О времени и о себе - 4

 Дед, со стороны мамы, Соломон, был родом из маленького украинского города Мариуполя, впоследствии переименованного в город Жданов, так как там родился один из ближайших соратников Вождя. Прабабка моя, мать дедушки Соломона, была акушеркой и принимала Жданова при его появлении на свет. В далекой молодости дед перебрался в Ташкент. Он был высокого роста, стройный и красивый, с молодых лет был близоруким и всегда носил пенсне. Таким я его запомнил.

 У деда были две слабости: я, его единственный внук, и Сталин, которого он очень любил и почитал, с которым они были ровесники (родились в один год), и портрет которого постоянно висел над кроватью деда. Он носил полувоенного покроя костюмы, такие же, какие носил Сталин, и такую же, как у него, белую фуражку. Все было сшито из «каламенки» - была в послевоенное время модной такая мягкая белая плотная ткань. Из нее дед заказал и для меня такого же покроя костюм. Может быть он хотел, чтобы я во всем походил на него. Меня дедушка любил беззаветно, потакая всем моим прихотям и желаниям.

Во время НЭПа дед имел небольшой галантерейный магазин в центре Ташкента, ездил за товарами в Польшу, Германию, имел на Кашгарке хороший большой дом, обставленный гарнитуром орехового дерева (когда мама мне рассказывала о доме деда, я предсталял себе мадам Петухову и Ипполита Матвеевича). Дед был человеком очень добрым, и в его большом доме постоянно жили какие-то бедные родственники, которым было не только негде жить, но и нечего есть. В гостиной дедовского дома висела большая картина с изображением наездницы. Это был подлинник какого-то итальянского художника, который конфисковали во время обыска в период, так называемого, "раскулачивания", после того, как в 1929 году НЭП "прикрыли". При обыске искали почему-то слитки золота внутри ножек от никелированных кроватей и драгоценности в подушках. Ничего, естественно, этого не было, но, тем не менее, дедушка был признан социально вредным и опасным элементом, дом и магазин были конфискованы, а он сам был сослан на Север, на строительство Свирской ГЭС. Пробыл там дед 8 или 9 месяцев и был освобожден по ходатайству бабушки, которая поехала вслед за ним и хлопотала перед дирекций строительства ГЭС о досрочном его освобождении. Дед очень плохо видел, носил постоянно пенсне, и вряд ли был резон держать его на строительстве в качестве рабочего, потому что пользы от него там не было никакой. Потом до пенсии дедушка работал каким-то уполномоченным - были в то время в различных учреждениях такие неопределенные должности.

  Бабушка моя в молодости была очень красивой, впрочем, таковой она осталась до старости, прожив немного по нынешним меркам, всего 69 лет, из которых последние 6-7 месяцев она пролежала в постели после перелома шейки бедра.

 Отношения между ней и дедом всегда были замечательные, он ее иначе как "Женечка» не называл, я никогда не слышал, чтобы они разговаривали между собой на повышенных тонах. Жили они вдвоем недалеко от нашего дома в одной комнате с маленькой передней, я очень любил у них бывать и часто оставался ночевать.

 Умер дед летом 1952 года, за полгода до смерти обожаемого им вождя, умер у себя дома от инфаркта миокарда, практически на моих руках, мне было 9 с половиной лет и это была первая в моей жизни смерть родного человека, потом были бабушка, родители, родственники - и я всегда был рядом в эти трагические минуты безвозвратных потерь близких.

 После дедушкиной смерти бабушка переехала к нам и до своей смерти в течение 5 лет жила с нами. До последних дней она оставалась красивой женщиной, худенькой, невысого роста и с белыми, как лунь, седыми волосами. Родители мои работали, и вырастила меня бабушка, она до 4 класса провожала меня в школу, что вызывало насмешки одноклассников, но переубедить еврейскую бабушку было невозможно.