«Знакомые» — КГБ, МВД… - 1

Глава 41. «Знакомые» — КГБ, МВД…

Однажды в моей квартире раздался звонок: «Елена Алексеевна? С вами говорят из Комитета госбезопасности…» Мужской голос в трубке предлагал мне прийти на Лубянку — площадь имени Дзержинского — в Международный отдел для разговора. Я не верила своим ушам. «А откуда мне знать, что вы меня не разыгрываете?» — спросила я как можно увереннее. «А вы приходите, на вас будет заказан пропуск, — ответил безликий голос и потом добавил: — Только большая просьба — никому не рассказывайте о нашем разговоре, даже близким родственникам. Я вам на днях перезвоню в это же время, а вы подумайте». Я спохватилась и залепетала: «Но меня может не быть дома, да и потом, я живу не одна». — «А я буду называть себя вашим знакомым, вам передадут. До свидания». Первое, что пришло на ум, когда я повесила трубку, это с кем-нибудь поделиться. «Что мне делать, — недоумевала я, — идти или не идти? Не пойду, нельзя ходить, ни за что на свете. Но он будет звонить и звонить, я стану об этом думать, а он или „они“ станут думать, что я испугалась — значит виновата, что-то скрываю. Что я скрываю? Я ничего не скрываю! Нет, конечно, я скрываю, что мне все опостылело, и я понимаю диссидентов и тех, кто уезжает по семейным обстоятельствам. Да и вообще, я скрываю, что ненавижу тех, кто на Лубянке. Я не могу их любить — у меня бабушка отсидела двадцать два года, дедушка расстрелян, мама всю жизнь чувствует себя как дочь „врагов народа“ — я по другую сторону баррикад! Они что, не понимают этого? Зачем они меня вызывают? Но ведь если не пойду, то не узнаю и буду мучиться. Кому бы рассказать, с кем посоветоваться…»

Близким я решила ничего не говорить — только зря волновать, а мама так вообще сойдет с ума от ужаса. Надо посоветоваться с мужчиной, жаль, что Андрона нет в стране, он сейчас был бы кстати. Неохота никого в это впутывать, пугать, еще не поверят, решат, что провоцирую… Так кто же?

В таком диалоге с самой собой я существовала несколько дней. Меня угнетала неспособность принять решение в одиночку, а человека, с которым я могла бы поделиться, я так и не находила. Выйдя как-то в полдень на улицу, я направилась в сторону перекрестка, где обычно ловила такси. Сделав несколько шагов, я вдруг натолкнулась на Никиту Михалкова — он бодрой походкой шел к дому. Увидев меня, Никита радостно поздоровался и начал расспрашивать, как дела, куда я иду и так далее. Я что-то ему вяло отвечала, пока он вдруг не предложил подняться к нему, продолжить разговор дома за чашкой чая. Меня как током ударило: «Сейчас я ему все расскажу!»

Ситуация между тем была достаточно комичная. Я прежде никогда не бывала в квартире Никиты, хоть мы и жили в соседних подъездах. Встречая его на улице, я обычно здоровалась, после чего наше общение ограничивалось парой-тройкой фраз. Но в тот самый день Никита был как-то особенно оживлен, пребывал в игривом настроении, и даже мне показалось — начал со мной слегка флиртовать. В его глазах было мужское лукавство, впрочем, я понимала, что он воспринимает меня не просто как женщину, а скорее как бывшую любовь своего брата. И тем не менее по всему было видно, что он настроен на приятную беседу, которая его в тот момент забавляла. Войдя в квартиру, он предложил мне на выбор: «Чай, кофе, что-нибудь выпить?» Я попросила стакан воды. Он начал оживленно говорить, чувствуя при этом, как всякий хороший актер, что его слова до партнера не доходят — описывают дугу вокруг моей головы и возвращаются обратно к оратору. Я в это время сидела в кресле, словно меня к нему пришили, уставившись на Никиту неморгающим взглядом. Наконец я вышла из столбняка и, когда он сделал паузу, выдавила из себя загробным голосом: «Вас в КГБ… не приглашали?» Никита словно поперхнулся, улыбка слетела с его лица, как и все игривое настроение. «Нет!» — ответил он после некоторой паузы. Затем каким-то светским голосом спросил осторожно: «А вас?» — «А меня зовут прийти!» — быстро проговорила я. — «Вот я и думаю — идти или не идти?» Никита сел в кресло напротив меня и задумался. В этот солнечный день он позволил себе импровизацию, пригласив меня попить с ним чайку, и вот тебе на! Эта проблемная пигалица, Леночка… едрить-твою-разъедрить… поставила перед ним задачку — выкручивайся теперь. «Не знаю, — произнес он наконец, — как вы сами решите, но если пойдете, то расскажите, что это было. Я надеюсь, это не насчет Андрона».

И я пошла по назначенному адресу. Найдя нужный подъезд, я открыла дверь и оказалась в маленьком пространстве, напоминающем деревянную шкатулку. Назвав свое имя человеку, который меня встретил, я тут же увидела появившегося как из-под земли мужчину, сделавшего мне знак следовать за ним по длинному коридору. Двигался он бесшумно, а царившая вокруг тишина и подавно наводила на мысль, что кто-то «большой» и «главный» отдыхает — его нельзя будить. Подведя меня к кабинету, мужчина открыл передо мной дверь, пропустил внутрь и молча удалился. Я оказалась в другой деревянной шкатулке, в центре которой за столом сидел грузный человек кавказского типа. Он предложил мне сесть, а сам бесшумной походкой прошел к двери и запер ее на ключ. Проделав это, он снова сел и заговорил неторопливым тихим голосом. Казалось, что он сидит в невидимом скафандре — так отстраненно и механически он существовал. Мне стало не по себе от этого голоса, показалось, что меня гипнотизируют — так вдруг захотелось спать. С трудом удерживая свое внимание и стараясь не забыть, где нахожусь, я заставила себя внимательно слушать говорящего. Спросив меня, с кем я общаюсь и кто мои друзья — «актеры — это понятно, а иностранцы, чем они занимаются?», — он задал еще несколько общих вопросов, а потом перешел прямо к делу. «Не хотите ли вы с нами сотрудничать? Сразу не отвечайте, подумайте хорошенько, у вас есть время». Я стала говорить, что очень занята съемками и не представляю, чем могу помочь. Тогда он пояснил, что его интересуют граждане, настроенные антисоветски, замышляющие недоброе в отношении нашего государства, и полюбопытствовал: «В вашем окружении есть такие?» Я принялась расхваливать свое «окружение», заверяя, что все, с кем я общаюсь, настроены очень дружелюбно в отношении нас. «Ну хорошо, а если будут такие, вы нам сообщите, — ведь от этого зависит спокойствие нашей с вами Родины?» Я понимала, что вопрос на засыпку… «Ну тогда конечно!» — по-деловому ответила я. «Хорошо, вот вам мой телефончик, позвоните, когда сочтете нужным, мало ли что…» Я облегченно вздохнула, казалось, разговор был завершен. «Да, еще одна просьба, — снова включился механическим голосом толстяк, — подпишите эту бумажку, сначала прочтите и потом поставьте подпись». Он протянул листок, на котором было напечатано, что я обязуюсь держать в тайне этот разговор и сообщать о любой антисоветской деятельности, в случае таковой, окружающих меня лиц. Я напряглась и поставила подпись. Он проводил меня до двери на первом этаже и распрощался.

Оказавшись на улице, я почувствовала, что вырвалась из клетки. «Перехитрила, — думала я. — Если б не подписала, то он бы мурыжил меня разными вопросами, а так я отвязалась от них. Я же знаю, что никогда туда не позвоню, ни по какому поводу!» Но чем ближе я приближалась к дому, тем больше мне становилось не по себе. В квартиру я вошла уже с мрачным ощущением. До меня вдруг дошло, что я загнана в угол. «Да ведь он поймал меня с этой бумажкой! Какая разница, что там напечатано: они что угодно подделают, а подпись я уже поставила. Я — предательница! Согласилась невольно с ними сотрудничать. Стукачка — вот как это называется!»

Находясь в кабинете, я думала только об одном — как бы поскорее оттуда выйти. Но ведь я и здесь, и везде в этом городе, в этой стране — под пристальным взглядом органов, они надо всем, а все под ними. Кто из советских граждан, находящихся на территории СССР, признается генералу КГБ в его кабинете, что «не сообщит об антисоветской деятельности, ставящей под угрозу жизнь своих соотечественников»? «Не сообщу никому никогда, потому что не хочу с вами иметь дело, разбирайтесь сами!» После этого можно было и в психушку попасть в здравом уме с диагнозом «мания величия» или «параноидальный бред»… Ведь отсутствие страха расценивалось тогда как симптом болезни! Ужас был еще и в том, что никто из простых граждан никогда не знал, в каком жанре разыгрывается вся драматургия взаимоотношений с властью. Когда думаешь, что это комедия — оказывается трагедия. Когда трагедия — выходит фарс. Возможен ли адекватный разговор на равных или все равно тебя посадят… сразу или чуть позже?! Я была в ужасе. Подойдя к огромному окну своей квартиры, я долго смотрела в пустоту, чувствуя свое окончательное, болезненное одиночество. «Как же тошно, а будет еще тошнее… и сказать некому!» И вдруг я поняла, что есть выход. «Если действительно нет возможности изменить то, что я сегодня сделала, — выпрыгну в это самое окно!» При этой мысли мне полегчало.

Оставаться наедине со своими мыслями было тяжело, и я решила пойти по приглашению на открытие очередного Московского кинофестиваля в гостиницу «Россия». Войдя в просторную комнату, в которой был организован прием для гостей-актеров, я остановилась в замешательстве: что теперь делать — жать руки, здороваться, со всеми или поодиночке? Все корифеи советского кино стояли справа и слева от входа, образовав две шеренги. Я почему-то принялась двигаться вдоль одной из «линеек» и жать каждому в отдельности руку. «Здравствуйте, здравствуйте», — повторяла я, кивая головой, и шла дальше. Дойдя до последнего, я обернулась: теперь идти к тем, что напротив? Вдруг я поймала взгляд Люси Гурченко, которая что-то шептала на ухо Вячеславу Тихонову, внимательно разглядывавшему меня. Я поняла, что делаю что-то неверно, и решила со второй «шеренгой» не здороваться. В какой-то момент мне показалось, что я схожу с ума, оттого и поприветствовала всех, как Брежнев. (Как еще здороваться с огромным числом людей… Или надо было поступить, как Екатерина Савинова, которая приехала с делегацией советских актеров в какой-то город и, увидев, какое количество людей ей предстоит приветствовать, каждого в отдельности, вдруг согнулась по пояс и отвесила всем разом земной поклон?)