Autoren

1472
 

Aufzeichnungen

201769
Registrierung Passwort vergessen?
Memuarist » Members » Elena_Koreneva » Развратная профессия

Развратная профессия

01.12.1970
Москва, Московская, Россия

Глава 13. Развратная профессия

 

«Коренева, вертихвостка, лучше бы к урокам готовилась, вместо того чтобы гонять по лестницам взад-вперед и хвостом своим вилять!» — кричала мне вдогонку истерического вида женщина с нарисованными бровями на желтом круглом лице. Она преподавала мне русскую литературу в школе. Но у нее были и есть единомышленники: «Профурсетка, ишь, профурсетка, пошла, пошла, бесстыжая, а ноги-то как бульонки!» Этот народный хор звучит и будет звучать и в продовольственных магазинах, и в редакциях газет, и в театральных фойе.

Выбор театрального вуза сказался на моих отношениях с Сашей. Еще до поступления его мать пыталась отговорить меня от актерских амбиций, предлагала помощь при сдаче экзаменов в Суриковское училище, где у нее были неплохие связи. Обратив внимание на то, что я иногда беру в руки шариковую ручку и рисую портреты ее сына, она пришла к выводу, что из меня можно сделать художника. Всем известно, что словосочетание «жена-актриса» — это нонсенс. Мать-актриса, невестка-актриса — ну извините, вы за кого нас принимаете?! Они все мажутся и мажутся, что-то бормочут и ре-пе-ти-ру-ют, артистки! А в это время муж голодный, дети плачут, в холодильнике пусто, а она кого-то изображает, в голове у нее — образы. Счастлива актриса, которая ни разу в жизни не слышала в свой адрес этих слов. И даже если слова были иными, более деликатными, их суть оставалась прежней. Нет, это не просто ханжество или атавизм прошлого — в подобном восприятии профессии есть зерно истины. И я, можно сказать, нарисовала один из своих вероятных портретов.

Впрочем, Евгения Яковлевна — так звали Сашину мать — была умной женщиной, она этого не говорила и не думала. Но материнский инстинкт ведет всех по одному пути: пусть у других будет так, но у нас — нет уж, увольте! А сколько достойных мужчин (среди них есть и режиссеры) постоянно просят жену сделать выбор между театром и семьей? Определенно актерскую профессию связывают с легкомыслием и доступностью, тогда как брак требует постоянства и незыблемых моральных принципов. Этот вид творческой деятельности окутан туманом непонимания не только в глазах обывателя, но даже и людей, посвящающих ему жизнь. Что только не говорят об актерах! О том, что они дураки, заявляют подчас сами режиссеры — при этом выводится чуть ли не прямая взаимосвязь между глупостью и талантом. Представление о том, что актеры — развратники, стало аксиомой. Как привычно для уха звучит выражение: «развратный актерский мир», правда, при этом никто не добавляет: «целомудренный мир инженеров-физиков» — как-то нелепо. Ну и, конечно, актеры — дети, паяцы, шуты — бедняги, одним словом… Лицедеи, грешники — в старые времена им даже не было места на кладбище порядочных людей.

Помню разговор с одним банкиром. Он был очень приветлив и во всех смыслах казался «своим парнем». Выслушав мой рассказ о том, как идут дела на актерском поприще — одно сыграла, другое предлагают, третье сорвалось, — он по-отечески позволил себе удивиться: «А зачем вообще вы это делаете? Зачем?» Он не понимал. Его искренность была неподдельна. Для человека, привыкшего измерять ценность вещей увеличением дохода и уменьшением расхода, казалась абсурдной любая активность, исключающая превращение десятки в тысячу. Более того, актеры часто сами недоумевают: зачем они занимаются таким «бесполезным» делом, живут в придуманном мире — а ведь реальность-то как хороша! Но, однажды начав, не могут остановиться. Наркомания, да и только. А вернее сказать — занятие, корни которого уходят к языческим шаманам и врачеванию, а следовательно, к магии. И в то же время это просто развлечение публики, которое порой напоминает жертвоприношение. Однако это еще и творчество, то есть процесс бессознательный, необъяснимый. А на языке психоанализа — сублимация полового влечения, своего рода невроз. Те, кто в течение жизни не успевают преодолеть этот «невроз», имеют шанс стать большими художниками.

Да, актриса, пожалуй, не совсем женщина, хотя все атрибуты ее деятельности очень женские: она «мажется», желает понравиться, но в то же время юродствует, перевоплощается — немного проститутка, чуть-чуть жертва и слегка не в себе. А главное — она принадлежит всем, а не одному нареченному. «Профессия мужская! — высказал свое мнение Питер Штайн и продолжил: — Но лучшие актеры в моем театре — женщины… с тяжелыми судьбами». Несчастные — хочется добавить мне. Я всегда подозревала, что удовлетворенность в любви, в семейной жизни — как вообще удовлетворенность — не способствует творчеству. «Если бы я была матерью, счастливой женой, мне не нужно было бы актерство», — думаю я теперь, оглядываясь назад. «Если я хочу заниматься искусством, то должна быть свободна от семейных уз. Художник — хозяин самому себе, автор своей жизни, а жена — человек зависимый от воли мужа», — казалось мне тогда. Любовь-подчинение была единственной разновидностью любви, которую я в то время знала. В моей жизни стала намечаться дилемма: будущая семейная жизнь или творчество. И постепенно она разрешалась в пользу последнего, правда, не совсем по моей воле.

Еще на первом курсе мне предложили сняться в пятисерийном телевизионном фильме. Съемки должны были проходить в городе Горьком. Мой художественный руководитель, Людмила Владимировна Ставская, приветствовала работу студентов в кино — тот, кого снимают, скорее распределится при окончании. Но в целом в училищах это запрещалось: отвлекает от обучения. Родители мои тоже решили, что работа — вещь полезная, пора начинать быть самостоятельной. Категорически против был только мой Саша. Экспедиция предполагала отъезд на целый месяц. Расставание на долгий срок смутило бы любого мужчину: женщина уходит из-под его контроля. Сцена нашего прощания была не менее волнительной, нежели расставание Наташи Ростовой с Болконским. Только в роли Болконского в данном случае оказалась я. Не могу сказать, что мне очень хотелось ехать зимой в город по имени Горький — мало того что холодно, еще и не сладко. Я колебалась, меня мучили противоречивые желания, однако когда решение уже принято, то психология уезжающего меняется: он думает о том, что его ждет, а не о том, что оставляет.

Так одним зимним утром (а именно в семь утра) я оказалась на заснеженном перроне города со скандально известным именем. Стоя возле собственного чемодана наподобие стража у тела Ленина, я озиралась на белые холмы, заглядывала в сонные лица спешащих куда-то горьковчан и все ждала, что появится человек с распростертыми объятиями: «Ну, наконец приехали!» Но человек все не появлялся… и так и не появился. «Зачем меня сюда послали!» — чуть не плача, обвиняла я близких, уговоривших меня ехать работать. «Зима, я одна, меня не встретили… зачем… зачем…» Когда стало совсем холодно и голодно, я приняла решение идти к телефонной будке — звонить по имеющемуся у меня номеру: авось отзовутся. К счастью, там сняли трубку. Из разговора выяснилось, что меня ждали на другой день — по никому не известным ни тогда, ни теперь причинам. Затем говоривший объяснил, какой транспорт довезет до нужной гостиницы, и заверил, что меня встретят со всем кинематографическим гостеприимством.

Добравшись с грехом пополам по указанному адресу, я наконец расположилась в гостиничном номере и вздохнула с облегчением: черные ведьмы понемногу начали рассеиваться — по крайней мере в это хотелось верить. Но съемочный процесс, увы, оказался затяжным и безрадостным. Первоначальное название картины «Синяя пустошь» вполне соответствовало моему представлению о сценарии и о месте пребывания. Отрадно было только то, что люди, работавшие в группе, оказались симпатичными и приветливыми. Особенно я выделяла оператора, которого и теперь, бывая на телевидении, встречаю радостными возгласами. Первые недели я изнывала от скуки и одиночества, особенно настигавших меня по ночам. Постоянно прислушивалась к хлопанью дверей, шагам в коридоре и звукам, доносившимся из ресторана, что расположен на первом этаже любой гостиницы. И считала дни, оставшиеся до возвращения в Москву. Я вспоминала о нашем разговоре с Сашей перед отъездом, думала о том, что же он хотел сказать мне важное, но так и не сказал, решил подождать до моего возвращения.

Но мне не суждено было долго предаваться воспоминаниям. Мою тоску развеял внезапно появившийся актер, который должен был исполнять в фильме одну из ролей. Он подъехал из Москвы чуть позднее меня и, что называется, подоспел вовремя. Это был обаятельный парень смешной наружности и, как стало вскоре ясно, талантливый актер. Он веселил всех в группе, вносил нужный темперамент в казавшийся вечным процесс творчества и, конечно, не забывал оказывать мне знаки внимания. Вернувшись в гостиницу после съемки, мы шли в буфет, и там, среди пустынных столиков, пластиковых стаканов с салфетками, искусственных цветов в вазочках, шампанского и пончиков, он постепенно втягивал меня в игру галантного ухаживания — вопросов и ответов. Уплетая за обе щеки вкуснейший салат оливье, мы переносились мысленно в утонченную Францию (где тот же салат почему-то называется русским), и город Горький с его морозами был вынужден грустить в одиночестве. Как-то вечером он зашел ко мне в номер и, разговорившись, просидел далеко за полночь. Когда я напомнила, что поздно и пора бы спать, он тут же закрыл за собой дверь и исчез. Но через десять минут ко мне вновь постучали — он вернулся. Оказалось, что номер его заперт изнутри, туда уже кого-то подселили, а дежурной и след простыл. Попросившись заночевать у меня на коврике, он опустился на пол и свернулся калачиком. Там он долго кряхтел и вздыхал и наконец спросил разрешения прилечь возле меня на самом краешке, пожаловавшись, что на полу очень холодно. Договорившись, что это «чисто по-дружески», я отвела ему место рядом… Все, что произошло между нами после, вполне вписывалось в определение «по-дружески», однако на языке взрослых мужчин и женщин называлось изменой.

Встреча с Сашей у него дома в Москве развеяла мою надежду, что случился веселый пустяк, придавший мне внутреннего озорства — не более. Передо мной стоял измученный ревностью и догадками мужчина, похожий на подростка — похудевший и бессильный, превратившийся за этот месяц в двенадцатилетнего мальчика. «Измена! — выносила я себе приговор. — И жертва этой измены он, моя первая любовь». Почему то, что произошло, веселило мне сердце и придало легкий шаг, но в свою очередь сделало его таким несчастным? Почему это так взаимосвязано… и никак иначе? «Измена!» Я сделала вдох и рванулась к окну. В то же мгновение передо мной выросла его тень и заслонила бесконечность. «Ты что?!» — вскрикнул он. «Не знаю», — ответила я ему.

Я не хотела никуда прыгать. Но так и не знаю, зачем я тогда разбежалась. Наверное, все мысли, которые когда-то приходят в голову, однажды могут вернуться и стать действием. Измена? Не знаю. Предательство? Не знаю. Любовь? Не знаю. Аминь.

17.10.2023 в 19:27


Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright Свободное копирование
Любое использование материалов данного сайта приветствуется. Наши источники - общедоступные ресурсы, а также семейные архивы авторов. Мы считаем, что эти сведения должны быть свободными для чтения и распространения без ограничений. Это честная история от очевидцев, которую надо знать, сохранять и передавать следующим поколениям.
© 2011-2024, Memuarist.com
Rechtliche Information
Bedingungen für die Verbreitung von Reklame