02.12.1914
Париж, Франция, Франция
Среда, 2 декабря 1914 г.
Ночью мы выехали из Сент-Омера и сегодня утром вернулись в Париж. Не успел Вивиани расстаться со мной, как снова является ко мне в Елисейский дворец. Бриан позвонил [376] ему, что правительство, собравшись в Бордо в наше отсутствие, ответило Англии, что Франция не намерена посылать своего представителя в Ватикан. Кажется, даже намекнули английскому правительству, что оно несколько поспешило с назначением своего представителя. Какая мелочная и близорукая политика! Неужели мы принесем наши национальные интересы в жертву партийным пристрастиям? Вивиани, повидимому, примирился с этим злополучным ответом. Но почему Делькассе и Бриан не настояли, чтобы подождали нашего возвращения, прежде чем принять решение? Все воюющие державы будут представлены при Ватикане за исключением нас, как будто отделение церкви от государства запрещает нам дипломатические отношения с папским престолом и как будто мы вправе не интересоваться тем, что происходит в Ватикане!
Сегодня утром Вивиани и я получили от Мильерана -- он вернулся в Бордо -- копию письма Жоффра, касающегося обороны Парижа. "Опыт нынешней войны, -- пишет Жоффр, -- показывает, что нельзя с уверенностью рассчитывать на силу сопротивления крепостных сооружений и укреплений, а также на территориальные войска, которые за некоторыми почетными исключениями проявили лишь слабое военное достоинство. Поэтому, в том случае, если неприятель будет угрожать Парижу что, впрочем, становится все менее вероятным, защита его должна быть обеспечена одной из полевых армий, состоящей из закаленных войск и опирающейся на укрепленные полевые позиции, армия эта должна быть выдвинута как можно дальше перед Парижем, неприятеля не следует подпускать к последнему. Моими стараниями такие позиции уже были созданы на участке Бове -- Виллере -- Коттере; равным образом мне надлежало в нужный момент назначить регулярные войска для занятия этих позиций. Между тем, при нынешнем положении вещей в распоряжение военного губернатора Парижа предоставляются четыре дивизии территориальных войск. Распределенные в различных секторах, они должны будут защищать линию сопротивления, расположенную всего в нескольких километрах от внешних [377] фортов. После вышесказанного такое положение никоим образом не отвечает требованиям ситуации". Главнокомандующий предлагает поэтому ряд перемен, которые неизбежно должны будут повлечь за собой сокращение функций, возложенных декретом 26 августа на военного губернатора Парижа. Жоффр предвидит, что генерал Гальени не сможет согласиться на столь урезанную роль, и предлагает в таком случае заменить его генералом Монури. Он пишет, что не желает сам принять это решение, потому что "вопрос связан с возвращением, хотя бы временным, правительства в столицу по случаю предстоящего созыва парламента. Эта возможность связана с тем, что укрепленный лагерь Парижа вплоть до линии внешних фортов будет находиться вне зоны действующих армий".
Итак, главнокомандующий все еще считает, что возвращение правительства в Париж не должно произойти немедленно и может носить временный характер. Сам Вивиани тоже сказал мне, что имеет в виду окончательное возвращение правительства лишь в течение января. Я еще раз подчеркиваю ему, что считаю недопустимыми, неоправдываемыми эти постоянные отсрочки. Однако я тоже, как он, держусь того мнения, что не годится урезать миссию Гальени, не найдя для него другого назначения, достойного его. В согласии со мной Вивиани телефонирует Мильерану, что мы просим не принимать без нас решения по этому вопросу.
Днем я принял Барту. Принятие закона о трехгодичном сроке военной службы должно было бы вернуть его к власти со времени войны, но воспоминание о протоколе Фабра помешало Вивиани призвать его в свой расширенный кабинет после удаления из него Кайо. Барту тоже сгорает теперь от нетерпения получить назначение и, разумеется, огорчен тем, что еще не получил его. Он говорит мне, что охотно согласился бы взять на себя председательство в комиссии по устройству Эльзаса и Лотарингии, как ему предлагал это Вивиани. В самом деле, надо уже теперь приступить к выработке статута для коммун, занятых нашими войсками. Я [378] заметил Барту, что в помещении государственного совета уже функционирует комиссия, являющаяся, очевидно, продуктом самопроизвольного зарождения, и, кроме того, главная квартира приняла меры на местах. Генерал Дюбайль даже сказал мне раз в присутствии председателей обеих палат и председателя совета министров: "Я велел выплачивать жалование священникам в Эльзасе и обещаю населению считаться с их обычаями". -- "Я точно того же мнения, -- заметил мне Барту. -- Но нам, очевидно, надо будет согласовать работу военных и гражданских властей. В качестве председателя генеральной комиссии я взял бы на себя установить эту связь".
Жюль Камбон говорил по телефону с Делькассе, а затем имел вторично свидание с кардиналом Аметтом. Он указал последнему, какие возражения вызывает идея рождественского перемирия. Главная квартира считает опасной приостановку текущих операций даже на двадцать четыре часа. Кардинал прекрасно понимает этот мотив отказа. Он к тому же находит, что честность германской армии слишком подозрительна, чтобы мы могли положиться на принятые обязательства. Он сам известит Ватикан.
{36} Инцидент Барту -- Фабр произошел 17 марта 1914 г. в связи с оглашением с парламентской трибуны бывшим председателем совета министров Луи Барту протокола прокурора республики Фабра. Политическая подоплека выступления Барту, добившегося незадолго до того проведения непопулярного закона о трехгодичной военной службе, состояла в желании дискредитировать бывшего председателя совета министров и министра финансов Жозефа Кайо, против которого как раз в это время велась ожесточенная кампания реакционной печати во главе с газетой "Figaro" за якобы примирительную политику по отношению к Германии в его бытность председателем совета министров и за неоднократные попытки провести законы по обложению капиталов, перешедших по наследству. Сущность самого инцидента, его политическое значение довольно правильно описал царский посол Извольский в депеше от 26 марта: "Ожесточенная кампания, предпринятая на страницах "Figaro" г. Кальметтом против министра финансов г. Кайо, как я писал вам, видимо, не особенно заботила последнего, который ограничивался время от времени простым отрицанием возводимых на него обвинений. Тем сильнее поразило всех распространившееся с быстротой молнии по городу вечером 16/3 марта известие, что в тот же день днем супруга министра финансов г-жа [754] Кайо, явившись в редакцию "Figaro" и будучи принята г. Кальметтом, пятью выстрелами из браунинга смертельно ранила последнего. Преступница, сохранившая поразительное самообладание, заявила, что поступок ее объясняется выяснившейся для нее невозможностью добиться во Франция иным путем правосудия. Она была арестована и после краткого допроса в полицейском комиссариате водворена в тюрьму Сен-Лазар. В тот же день стало известно, что г. Кайо, глубоко потрясенный происшедшим, представил председателю совета свою отставку.
На следующий день в палате депутатов произошло знаменательное заседание. Следует припомнить, что в числе возведенных г. Кальметтом на г. Кайо обвинений одно касалось давления, которое по наущению г. Кайо в 1911 г. было произведено тогдашним председателем совета (ныне морским министром) г. Монисом на прокуратуру, чтобы добиться отсрочки суда над известным банкиром Рошеттом, прославившимся своим грандиозным мошенничеством и поныне находящимся в бегах. По этому поводу ходили глухие толки о существовании будто бы особых по сему предмету мемуаров, составленных генерал-прокурором г. Фабром, но где именно находится этот документ, оставалось неизвестным.
Правый депутат г. Делахе в горячей речи обрушился на г. Кайо и потребовал от присутствовавшего на заседании г. Мониса категоричного ответа, было ли, -- да или нет, -- произведено им давление на генерал-прокурора. Г-н Монис долго отмалчивался, но, побуждаемый негодующими кликами центра и правой и после краткого обмена словами с г. Думергом, встал и заявил, что все это неправда. За ним на кафедру вышел сам председатель совета и в резких словах обрушился на оппозицию за ее ни на чем не основанные нападки на членов кабинета. Каково же было общее изумление, когда вслед за этим на кафедре появился бывший председатель совета г. Барту и после краткого вступления извлек из бокового кармана своего сюртука знаменитые мемуары прокурора Фабра. Последний там категорично утверждает, что он был дважды вызван Монисом, который по желанию [755] г. Кайо отдал ему приказ убедить председателя суда отложить процесс Рошетта. Боясь за свою карьеру, Фабр после мучительной нравственной борьбы подчинился этому приказанию и известил об этом г. Мониса. "Председатель совета показался мне очень довольным, я же был гораздо менее доволен. В жизни моей я еще не переживал подобного унижения", -- заканчивает свой доклад генерал-прокурор.
Оглашение означенного документа после категорического отрицания г. Монисом своего вмешательства в дело Рошетта произвело на палату впечатление громового удара. Из дальнейшей речи г. Барту выяснилось, что предъявленная им палате копия с мемуаров г. Фабра была вручена последним г. Бриану в бытность его министром юстиции в кабинете Пуанкаре и им передана своему преемнику Барту. Последний же признал этот документ имеющим скорее частный, чем официальный характер, и потому не передал его своему преемнику, а сохранил у себя. Объяснения эти вызвали бурные нападки друзей гг. Кайо и Мониса, обвинявших г. Барту в краже официального судебного документа и использовании его в своих партийных целях. Это произвело общее смятение, и среди негодующих кликов не только правой и центра, но и крайних социалистов, один из последних, г. Марсель Самба, охарактеризовал все происшедшее словами: "Это нравственная ликвидация режима.."
Г-н Монис подал в отставку, и комиссия под председательством г. Жореса приступила к своим занятиям.
18.09.2023 в 16:06
|
Свободное копирование
