Нашествие. 1914 год - 143

Понедельник, 2 ноября 1914 г.

 День мертвых[1]. Но теперь каждый день -- день мертвых. Немцы продолжают свой неистовый натиск в направлении Кеммеля, но им более не удается продвинуться вперед.

 Рано утром мы с Мильераном выезжаем из Дюнкирхена по дороге, ведущей в Бельгию. Дороги переполнены тележками, повозками, линейками, перевозящими эмигрантов всех возрастов с их мебелью, гардеробом, бельем, продуктами. Зрелище отчаяния, ужаса и нужды. Повсюду встречаются также солдаты, французские, английские и бельгийские, одни в строю, другие на отдыхе на своих стоянках. Мы переезжаем границу и приезжаем в Аденкирк, где жалко плетутся в грязи сотни военных и штатских. Со своей обычной любезностью король Альберт приехал сюда, чтобы встретить нас на бельгийской территории. Он в походной форме, на его черном гусарском ментике приколота французская военная медаль, другие знаки отличия отсутствуют. Благожелательным, скромным, почти робким тоном он благодарит меня за мое посещение и воздает хвалу нашей армии, особенно же 42-й дивизии, которая послужила прикрытием для левого фланга бельгийцев, и морским частям, которые поддержали их на правом фланге. "Я не скрываю от себя, -- скромно заявляет он мне, -- что это они дали мне возможность защитить от нашествия неприятеля небольшой уголок бельгийской территории". Я отвечаю ему, что Бельгия в своей лояльности дала в первый момент Франции, захваченной врасплох немецкой агрессией, время концентрировать свою [329] армию и привести себя в состояние обороны. Таковы были первые приветствия, которыми мы от имени наших стран обменялись без пышного церемониала в утопающей в грязи деревушке Фландрии. Король посадил меня в свой автомобиль. Мильеран, Жоффр, Дюпарж и офицеры следуют за нами в других автомобилях. Так поехали мы свежим осенним утром вдоль фламандских дюн к небольшой вилле на песчаном пляже Ла-Панн, где вот уже несколько дней как королева Елизавета устроила свою военную резиденцию. То, что жители прибрежной полосы в Бельгии называют Панн, очевидно, является параболическим углублением почвы, там и сям образующимся в цепи дюн под двойным действием моря и ветра; центр его имеет тенденцию все более отодвигаться к суше, тогда как оба крыла, напротив, вытянуты вперед. В этом скромном убежище бельгийская королевская чета укрывает будущее благородного народа. Я вхожу. Светлый салон, очень простая обстановка. Королева в белом платье встречает меня с бесконечной любезностью. Тонкая и хрупкая, она, казалось бы, должна была быть сломлена разразившейся бурей, но она обладает душой которую ничто не в состоянии сломить. Она всецело отдалась своему мужу, своим детям, Бельгии. Она живет только для семьи и для своей второй родины. Королева осведомляется у меня о мадам Пуанкаре, о Париже, о Бордо, Франции, с мужественной решимостью говорит мне о войне, и чувствуется, эта решимость бесповоротна и никогда не дрогнет. Юные принцы и принцесса находятся в Англии. Она ежедневно телеграфирует им по кабелю, который -- с благодарностью подчеркивает она -- охраняется нашими территориальными войсками. На этом морском пляже, залитом радостными лучами солнца, картина королевского несчастья, переносимого с такой стойкостью, имеет одновременно нечто грандиозное и умиляющее. Когда я собирался проститься с королевой, она попросила у меня разрешения сфотографировать короля и меня перед виллой среди дюн. Потом она переслала мне эту фотографию, и я буду хранить ее с благоговением, как воспоминание об этом тяжелом времени. Когда мы приготовились отправиться в Фюрнес, приехали Жоффр и Мильеран. Я представил [330] их королеве. Жоффр в нескольких словах говорит ей о своей вере в победу и о своих надеждах. Я тоже повторяю, что Франция не сложит оружия, пока Бельгия не будет освобождена, и, говоря это, чувствую, что даю торжественную клятву от имени всех своих соотечественников.

 Мы садимся в открытый автомобиль и быстро едем по однообразной, обледенелой равнине к древнему городу, который некогда разгромили вандалы и которому теперь снова угрожают испытания его молодых дней. Вчера он подвергся бомбардировке. Сегодня утром мы видим на небе два или три неприятельских аэроплана. Они летают над городом, очевидно, только в целях разведки: ни одна бомба не испортила прекрасного приема, устроенного мне в городе.

 На живописной площади перед ратушей выстроились с одной стороны: эскадрон французских конных стрелков, взвод нашей пехоты и один из наших военных оркестров, ничего больше -- наши солдаты на фронте, на другой стороне выстроились бельгийские солдаты; их несколько больше. Когда мы подъехали, бельгийский оркестр заиграл "Марсельезу", французский играет в ответ "Брабансону". В окнах и всюду вокруг площади собралась толпа, приветствующая нас несмолкаемыми криками: "Да здравствует Франция! Да здравствует Бельгия!" Король и я объезжаем войска. При мысли, что они стоят здесь так спокойно, с таким достоинством, в промежутке между двумя боями, я еле сдерживаю свое волнение. Затем мы направляемся в ратушу и по старой витой лестнице поднимаемся в большой зал коммунального совета. Король указывает мне на скромные осенние цветы, заказанные у единственного во всем районе садовника, который продолжает еще заниматься своей профессией. В огромном камине пылает яркий огонь. Несколько минут король, Мильеран, Жоффр и я беседуем стоя, мы говорим о прошлом, настоящем и будущем. Ведь Фюрнес стал для Бельгии своего рода временной столицей, в которой сохраняются национальные традиции и готовятся будущие акты реванша. Ведь с высоты колоколен святого Николая и святой Вальпургии взор охватывает обширную равнину, на которой вместе с судьбами бельгийской нации решаются судьбы Франции и [331] человечества.. Я с сожалением покидаю этот город-символ, где сердце мое билось так сильно. Король пожелал проводить меня в автомобиле до границы. В пути он еще раз повторяет передо мной уверения в своей верности нашему общему делу. Я снова выражаю ему свою преданность и свое восхищение.