Нашествие. 1914 год - 41

Понедельник, 17 августа 1914 г.

 Телеграмма Палеолога[1]: "Сегодня утром беседовал с Сазоновым. Я домогался от него ответа, не заявит ли в случае победы русское правительство территориальных или политических притязаний к Турции". "Вам небезызвестно, -- сказал я, -- что территориальная неприкосновенность и политическая независимость Турции остаются одним из руководящих принципов французской дипломатии". Он ответил мне: "Даже в случае победы мы будем соблюдать независимость и [97] неприкосновенность Турции, если она останется нейтральной в этой войне. Самое большее, мы потребуем установления нового режима для проливов, который будет одинаково применим ко всем государствам, лежащим на берегах Черного моря, -- к России, Болгарии и Румынии". На этот раз язык Сазонова вполне ясен. Этот язык даже почти удовлетворителен. Во всяком случае это -- достаточное доказательство того, что, что бы ни писали с тех пор некоторые пасквилянты, Франция перед войной ни разу не изменила в пользу России своей старой восточной политики и что ни в 1912 г., ни в 1914 г. ни я и, полагаю, никто другой не давали ни царю, ни его правительству, ни Извольскому никаких обещаний даже в вопросе о проливах. Недаром Сазонов не ссылается ни на какое обязательство, взятое на себя Францией.

 Но мы получили из Терапии[2] известие, показывающее, что Россия еще нисколько не отказалась от требования демобилизации Турции. Морис Бомпар, как и мы, находит эту идею неудачной. Думерг добился у Сазонова, чтобы он не настаивал на этой своей идее, которой Германия не преминула бы воспользоваться в Константинополе в своих интересах. Как трудно впрячь в одну телегу державы Тройственного согласия!

 Меня посетил Киньонес де Леон. Он вернулся из Испании и уверяет меня от имени Его Величества Альфонса XIII в самой горячей симпатии к Франции. Король поручил ему передать мне, что, когда придет время, он готов взять на себя роль посредника между воюющими сторонами, но не сделает нам никакого стеснительного для нас предложения и что, прежде чем действовать, он терпеливо будет выжидать требования со стороны французского правительства. Я прошу предупредительного Киньонеса, который, как я знаю, является самым надежным доверенным лицом своего государя, передать от моего имени горячую благодарность и добавляю, что наши союзники и мы намерены довести навязанную нам войну до победного конца. Теперь слишком поздно или слишком рано перестать сражаться. [98]

 Посетил меня также посланник Греции, любезный Романос. В его больших черных зрачках выражается сегодня тайное волнение. Дней пятнадцать назад, говорит он мне, король Константин уведомил Вильгельма II, что, если Болгария объявит войну Сербии, Греция вынуждена будет в силу своего договора с последней оказывать ей военную поддержку [3]. Хотя кайзер знал, что Греция связана определенными договорами, он не желал допустить, чтобы она начала выполнять их, он проявил чрезвычайную раздражительность по поводу сделанного ему сообщения. Со своей стороны, король Константин тоже остался несколько обиженным тем приемом, который встретило его послание. Между обоими шуринами отношения испортились. Романос испытывает явное удовольствие, сообщая мне об этом. Кроме того, он полагает, что королю будет трудно пойти против чувств всех эллинов.

 День не прошел без того, чтобы Сазонов не разрешился новым проектом. На сей раз Сазонов находит, что с целью иммобилизовать Грецию надо обещать ей остров Лемнос. Сэр Эдуард Грей, Поль Камбон и Думерг другого мнения; последний просит Палеолога несколько умерить пыл русского министра. Наш посол отвечает, что Сазонов относится к союзу с совершенной прямотой, и правильно это. Он прибавляет, что Сазонов в задушевных отношениях с представителями Франции и Англии в Санкт-Петербурге, и это тоже очень и счастливый факт. Однако лучше было бы, если бы русский министр не приводил нас каждодневно в замешательство чрезвычайной плодовитостью своей фантазии, вечно что-нибудь замышляющей.