Нашествие. 1914 год - 28

 Что касается Италии, то она никоим образом не дала маркизу Карлотти ди Рипарбелла, почетному послу в Санкт-Петербурге, мандата для переговоров с Сазоновым. Посол разговаривает с русским министром иностранных дел совершенно частным образом[1]. С этой оговоркой маркиз Карлотти не скрыл от Сазонова, что уже независимо от Трентино, Триеста и Валлоны, необходимо будет Италии также побережье Далмации. Под большим секретом он открыл своему собеседнику, что Германия и Австро-Венгрия, со своей стороны, прилагают все усилия, чтобы добиться помощи Италии, и обещают ей уже сейчас Ниццу и Савойю, Корсику и Тунис. Однако Сазонов [64] не падает духом и, в ожидании, что Италия сделает выбор между своими обольстителями, он снова посвящает свою изобретательность балканскому пасьянсу.

 Вчера король Константин подписал декрет о мобилизации греческой армии[2]. Декрет будет обнародован, как только будет издан в Болгарии приказ о мобилизации, объявленный на сегодня или завтра. Население Афин с беспокойством ожидает возвращения греческой королевы. Полагают, что сестра Вильгельма II поддержит шаги, предпринятые кайзером при греческом дворе и оставшиеся безрезультатными. Венизелос заявил нашему посланнику, что, если Болгария нападет на Сербию, Греция немедленно выступит против Болгарии.

 Меня посетил Леон Буржуа. Он глубоко потрясен потерей Мюльгаузена. "Мы не имели права, -- говорит он, -- подавать эльзасцам надежды, которым суждено было так быстро быть обманутыми. Ни под каким видом не следовало вступать в Мюльгаузен, если у нас не было полной уверенности, что мы сможем там остаться. Население, доверившееся нам, станет теперь жертвой репрессий". Я не могу ничего возразить своему другу. Как и он, я страдаю от этой прискорбной неудачи, причем в настоящий момент мне еще неизвестны в точности ни ее причины, ни детали.

 Вечером военный министр привел ко мне офицера, который приехал из главной квартиры с поручением дать нам некоторую информацию об операциях сегодняшнего дня. В департаменте Мааса мы отняли у неприятеля Манженн. Немцы потребовали от Лонгви сдаться. Этот небольшой город, в котором я в свое время вместе с Лебреном торжественно открыл памятник трех осад[3], отказался капитулировать, но, по всей видимости, не в состоянии сопротивляться тяжелой артиллерии неприятеля при этой новой осаде. В Эльзасе мы снова вынуждены были отступить перед численным превосходством неприятеля, но Альткирх все еще в наших руках. Офицер продолжает: "Наш заслон нигде не [65] пострадал. Наша кавалерия всюду приобрела чрезвычайный перевес. Немецкая кавалерия каждый раз обращается в бегство перед ней при равной численности. Наша пехота очень бодра. Наш генеральный штаб верит в успех. У нас чуть ли не такое впечатление, что мы находимся на маневрах (Kriegsspiel)". Несколько шокированный этим шаблонным оптимизмом, я спрашиваю офицера о деле под Мюльгаузеном. Оно действительно закончилось поражением, и он признает это. Нас обманули неточные или неполные сведения, доставленные нашими летчиками. Они считали, что местность свободна от неприятелей, тогда как Гардтский лес кишел ими. Продвинувшись без усилий по равнине вниз от Мюльгаузена, мы вынуждены были потом перейти в отступление. Мы очистили Сэрней. По-видимому, мы даже отступили от Танна в долину Тур до Сент-Амарен и дальше. Мы удерживаем уже только часть долины Доллер, Альткирх и угол Зундгау. Немцы даже снова вступили в Массво. Что должны думать все те бедные люди, которые с такой радостью встречали наших солдат? Правда, мы завладели горными проходами Брак и Саалс, но это слабая компенсация. Военное поражение, конечно, поправимо. Но как исправим мы поражение моральное?

 Впрочем, неудача нашего 7-го корпуса не поколебала великолепного спокойствия генерала Жоффра. Он готовит на ближайшие дни генеральное наступление. Генерал Дюбайль получил уже сегодня приказ начать с 14-го продвижение 1-й армии, 15-го и 16-го двинутся, как видно, в свою очередь 3-я, 4-я и 5-я армии. Я провожу часы в лихорадочном ожидании и не выхожу из Елисейского дворца, где то и дело приходят и уходят министры, сенаторы, депутаты, офицеры. Единственный моцион, который я себе позволяю, -- это небольшая ежедневная прогулка вдвоем с госпожой Пуанкаре внутри садовой ограды в обществе наших домашних животных. Теперь эта прогулка проходит исключительно в молчаливых размышлениях, мы обмениваемся лишь краткими меланхолическими замечаниями. [66]