XVII.
Особыми симпатиями, конечно, пользовалась беллетристика, которая вначале долго и настойчиво изгонялась из нашего обихода.
В запрещении нам изящной литературы сказалась та же опытная рука тюремщика, которая ограждала нас решительно от всего, что могло бы если не скрасить нашу мрачную жизнь, то по крайней мере внести в нее частицу поэзии и очарования. Нам нечем было заглушить гнетущее чувство боли, раз оно возникало. Нам не над чем было забыться и отвлечься от созерцания и ощущения тюрьмы. Нам негде было найти того сказочного Пегаса, который на крыльях воображения унес бы нас из-под душных, давящих сводов на простор широкого и свободного мира.
Фантазия, правда, у нас была своя, но не у всякого она была жива и продуктивна. Поощрять же и развивать пустое фантазирование было чрезвычайно опасно -- с точки зрения душевного равновесия. Так легко было здесь дойти до галлюцинаций, ясновидений, болезненного бреда и, наконец, до явного сумасшествия, когда человек уже теряет власть над непокорными и слишком живыми умственными образами. Здоровой же пищи для воображения нас намеренно лишали.
И да будет позорна память того благодетеля человечества, который, изобревши одиночные тюрьмы, додумался лишить заключенных там и возвышающих художественных произведений!
Я не в силах описать или сосчитать, сколько часов, а может быть, и дней подряд проводилось среди фантастических видений, навеянных романом. Когда запрещение с них было снято, к нам поплыли и в библиотеку и в переплетную -- для чтения всевозможные творения этого рода, просто изящные, и изящные во всех отношениях, и вовсе не изящные. Много было корифеев всемирной литературы, старых, старинных, и новых, и новейших. Были, с позволения сказать -- беллетристы вроде знаменитого при "Свете" Гейнце. Когда отношения с жандармами шли ровным и мирным ходом, они присылали нам переплетать и читать всякую дребедень.
Серьезного у них почти не было, романов же -- хоть пруд пруди! Почти вся библиотека при их канцелярии состояла, главным образом, из романов, и множество из них было переплетено и прочитано нами.
Это было, конечно, развлечением, которому отдавались мы только временами и между прочим, но чаще всего летом, когда читать можно было на дворе и притом часто в компании. При этом желающие могли заниматься каким-нибудь подходящим рукоделием. А у нас даже Карпович скоро выучился вязать фуфайки.
Свободное копирование
