"Петербург"
Замышляя книгу о творчестве, мы с Поповой мечтали полностью воссоздать один из спектаклей, зафиксировать словом не только процесс создания спектакля, но и то, как я его играл. Мы мечтали описать мизансцены, образы героев, как я их понимал, рассказать об идее спектакля и внести в это описание то волнение, какое сопутствует созданию художественного произведения. Максимально точно вскрыть душу спектакля, его аромат, его напряжение, овеять все той лирикой, которая увлекала нас, когда мы работали над спектаклем, и, быть может, зрителей, когда они его смотрели. Сделать спектакль зримым — задача не легкая.
Через много лет после выпуска "Петербурга" я получил записку: "Существует легенда, что Яхонтов что-то играл с зонтами. Расскажите, что это такое?"
Зонтики — это 1927 год, дело чуть ли не двадцатилетней давности. Их у меня было два: один для мужчин, другой — Настенькин, которая из "Белых ночей" Достоевского. В Петербурге дурная погода — довольно частое явление. Под зонтиками ходили на службу мои герои в дурную погоду. На зонтики я набрел случайно, из любви к сопоставлениям. Как, например, будет звучать проза Гоголя, если рядом с ней прозвучат стихи Пушкина?
Главный герой в моем "Петербурге" — Акакий Акакиевич Башмачкин. Остальные — Евгений из "Медного всадника" и мечтатель из "Белых ночей" — это разновидности того же характера. Они моложе, но так же робки и тихи, как и мой главный герой.
Все они очень впечатлительны, заметьте, даже Акакий Акакиевич — заметьте, как вдохновенно он переписывает бумаги.
У него есть свои любимые буквы "до которых, если он добирался, то был сам не свой и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами, так что в лице его, казалось, можно было прочесть всякую букву, которую выводило перо его".
Это был маленький человек, одаренный страстью к переписке бумаг. Он был самый одаренный из них, самый мужественный. У него хватило характера "не зажигать по вечерам свечи, а если что понадобится делать, идти в комнату к хозяйке и работать при ее свечке". Это тогда, когда он загорелся желанием сшить себе новую шинель.
Для такого маленького человечка, как Акакий Акакиевич, сооружение новой шинели было равносильно подвигу.
В моих глазах он на одно мгновенье уподобился Петру Первому, воздвигнувшему "из топи блат" красивейший из городов.
"Отсель грозить мы будем шведу,
Здесь будет город заложен...".
"А не положить ли точно куницу на воротник..." — с каким-то неистовым вдохновением произносит мой герой.
Мне кажется, что столкновение великого и малого, трагического и комического есть шекспировское понимание драматической ситуации. От благоговения перед великими произведениями не может родиться ничего великого. Благоговеющий робок. Великое рождается от проникновения в суть. От стремления скопировать великое ничего не получится, кроме фальши.
Шекспир бессмертен. Он продолжает жить в "Медном всаднике" Пушкина, в "Войне и мире" Толстого, в поэме Маяковского "Ленин" — всюду, где художник, думая самостоятельно (имея свою точку зрения), послушно пишет свое время.
"Петербург" — работа 1927 года — есть моя дань шекспировскому пониманию некоторых драматических ситуаций, найденных мной при очень пристальном изучении трех классических произведений: "Белых ночей" Достоевского, "Медного всадника" Пушкина и "Шинели" Гоголя. В этих произведениях я нашел нечто единое — я нашел эпоху, определенное историческое время, которое я счел интересным показать моему поколению для того, чтобы остро прочертить грань, чтобы каждый мой зритель, уходя с "Петербурга", мог оказать: "Было не очень хорошее время, а стало много, много лучше...".
Так я ответил на записку о зонтиках. Записка мне понравилась, отвечать на нее мне было интересно. Тогда я подумал: не следует ли написать об этом вызвавшем разнотолки спектакле более обстоятельно и подробно?
Такую попытку я и сделал.
"Петербург" состоял из трех произведений: "Белых ночей" Ф. М. Достоевского, "Шинели" Н. В. Гоголя, "Медного всадника" А. С. Пушкина.
Свободное копирование
