Попытка очередной автобиографии

Из предисловия к книге « Этот странный Андре Жид» Изд. «Экоси-Гидрофизика», Севастополь, 1995 год.

Время от времени мы все пишем свои автобиографии. И надо отметить - жанр этот трудный. Что о себе напишешь?.. Ну, родился, ну, женился, ну, устроился на работу... Нет, стоп: устроился на работу, а потом женился.
Раньше хоть на помощь приходили! Устраиваешься на работу, а тебе тут же "Анкету" с длинным перечнем вопросов. А в них полный джентльменский набор: "где", "как", "почему"?..
И отвечаешь на вопросы бодренько: "не был, нет, не привлекался"!

А сейчас, отменили анкеты напрочь!
Ну, раз нет "Анкеты", сам мысленно ставлю перед собою вопросы и, что характерно, сам на . них отвечаю.

Родился я 5-го апреля 1931 года в Одессе. Но этот черноморский город был только фактом моего рождения. Половину жизни (меньшую, но достаточно длинную!) — с 1934 по 1954 годы — я прожил с родителями в Карелии, куда судьба зэковская забросила моего отца. "С родителями" — слишком громко сказано: в 1941 году отец ушёл добровольцем на фронт и в 1942 году погиб под Смоленском, обманув тем самым Всесоюзного старосту Михаила Ивановича Калинина. Михаил Ваныч начертал на его послании в Кремль: "Досидит после победы над фашизмом!"
Досиживать не пришлось...
Отца, под фамилией Кучаев, я вывел в двух книжках: "Шляхами вийны", которая вышла в издательстве "Веселка", и "Рядовых военного детства" (издательство "Таврия"),
Замечу, Кучаев, вовсе не вымышленная фамилия. Это был его псевдоним со времен Гражданской кровавой бойни.
Большую часть своей жизни я прожил в Севастополе. Теперь этот факт моей биографии изменить невозможно, — годы хоть и скачут нынче с какой-то бешенной скоростью, но финиш, — смотрите год моего рождения! — близко и надо поторапливаться, ещё столько книг не написано!
В Севастополе я живу безвылазно вот уже почти сорок лет, (если не считать кратковременные поездки в южные санатории послеинфарктного профиля и в Арктику для расширения своих познаний по географии!), то вправе сказать: я — севастополец!
И об этом я написал в своей самой первой книжке "Они зажигают огни", выпущенной Крымиздатом в 1962 году.

"Они... огни"... Какое паршивое рифмованное название! А, когда-то нравилось...
Прежде чем документальная повесть вышла отдельной книжкой , она под названием "О городе моём и о друзьях-товарищах" была опубликована в последнем сдвоенном альманахе "Крым" в 1961 году.

Повесть (увы, впервые за все годы моего существования!) была прочитана литературоведом и редактором альманаха Владимиром Семёновичем Вихровым с невероятной скоростьк (на третий день!), и тут же была сдана в печать.

От великой радости я считаю Владимира Вихрова своим первым литературным наставником.

— Интересно, — задаю вопрос сам себе, — наставником был Вихров, а кого бы ты выбрал в Учителя?

Я бы, конечно, мог назвать Александра Пушкина с Михаилом Лермонтовым, — звучит солидно! Или Раблэ с Ильфом и Петровым! Так же — Антона Чехова и Максима Горького... (Список длинен!). Всех, кого я назвал и не назвал, — боготворил. Но, надо признаться, они мне не только не помогли, они мне мешали.
Да, да, мешали! Они своими сочинениями щёлкали меня по носу, — а ок у меня не маленький! — и приговаривали: не пиши плохо, не пиши скучно и нудно! Дотягивай до нашего уровня!
Но так как я, - понял это сразу! - до их уровня дотянуться невозможно, я... бросил писать вообще. Назло классикам! И, если б не "зануда Вихров", как любя называла его крымская писательница Мария Глушко, так бы и не начал больше. Но, умудрённый жизнью в литературе, Владимир Вихров посоветовал:
— Писать, брат, нужно не на уровне классиков, а на своём. Попробуй!
И я попробовал, написал на своём уровне нескольких десятков книг самого широкого профиля: от документальных до художественных. Но больше всего, — краеведческих. Как эта, что сейчас перед вами!

Если я своим наставником числю Владимира Вихрова, то первым литературным учителем был Серёга Тихомиров. Именно Серёга, а не Сергей! Потому, что свои литуроки он вёл на крышах теплушек, — в те жестокие военные 1942 - 1943 годы крыши товарных и пассажирских вагонов были основным средством нашего передвижения! — и "пахан" Серёга Тихомиров, как и я "шкет" изучали шероховатости земли.

Об этом времени я написал повесть "Рядовые военного детства".

Печатали меня на разных языках: русском, украинском, узбекском, якутском, чувашском, английском, французском и на других языках бывшего СССР и не бывшего мира.
И в разных издательствах: в крымской "Таврии" и в киевской "Веселке", российской "Молодой гвардии" и в узбекской "Еш гвардии"...

Повести, очерки и рассказы — самые разномастные. И возникает вопрос: "Какова же основная тематика моих усилий?"
Самому интересно знать! Но, поднатужась, ответил бы так: в основе всего, что я пишу, лежит собственная биография. И эта биография присутствует не только в документальных книжках, но и в художественных.

Последний вопрос воображаемой "Анкеты":

" Не можете ли вы сообщить какой-нибудь запомнившийся вам жизненный эпизод, ставший для вас поворотным в литературной судьбе?"

Могу. Было это давным-давно, в те годы сотрудничал только в городской газете. Тогда-то я написал очень короткий рассказ "Вечный огонь" и его газета напечатала, сократив при этом две последние строчки.
Увидел "куцый" рассказ напечатанным и мне стало грустно. Пошёл выяснять отношения с заведующим отделом культуры. Между прочим, уважаемым мной человеком.
— Зачем же вы сократили две последние строчки?
— Считаю, что они лишние. Не несут смысловой нагрузки.
— Ведь исчезла музыка!
— Какая ещё может быть музыка в рассказе? Что это, — нотный лист?
Крыть было нечем: слаб оказался словарный запас. Молча перепечатал рассказ и послал его в Киев, — там объявили республиканский конкурс короткого рассказа.

Признаться, не так обрадовался тому, что рассказ получил первую премию, хотя и безмерно рад был, а тому, что известный прозаик, автор читаемого в то время (да и сейчас!) романа " И один в поле воин" Юрий Дольд-Михайлик получил вторую.
Представляете себе: я — первую, а он — вторую!.. Наоборот, и то было бы здорово, а тут... Могу, значит!
И стал я писать свою первую книжку. И не писать уже не мог.