Но вот наконец прозвучало мое имя, я подскочила, словно сардинка, за которой гонится большая рыба. Тряхнув головой, я откинула назад волосы. «Моя милочка» одернула на мне передержанный шелк. Мадемуазель де Брабанде посоветовала мне не забывать об о, а, р, п и т, и вот я очутилась в зале совсем одна.
Ни разу не доводилось мне до тех пор оставаться одной. Малым ребенком я ни на шаг не отходила от своей кормилицы; в монастыре я всегда была рядом с подружкой или сестрой-монахиней; дома при мне постоянно находились либо мадемуазель де Брабанде, либо госпожа Герар, а если их не было, я шла на кухню к Маргарите.
А теперь я оказалась одна в этом странном зале со сценой в самом его конце, с большим столом посередине, за которым сидели мужчины — ворчливые, брюзгливые или насмешливые — и среди них одна громогласная женщина с биноклем в руках, который она откладывала лишь затем, чтобы поднести к глазам лорнет.
Взбираясь по ступенькам, я спиной чувствовала на себе их взгляды.
Когда я вышла на сцену, Леото наклонился ко мне и шепнул:
— Сделайте реверанс, потом начинайте, а когда прозвенит звонок председателя, заканчивайте.
Я взглянула на председателя, это был господин Обер. А я и забыла, что он директор Консерватории. Я все на свете забыла.
И вот, сделав реверанс, я начала:
Два голубя, как два родные брата, жили,
Нет, вздумал странствовать один из них..[1]
Послышалось глухое ворчанье.
— Мы здесь не в классе. Что за идея — читать нам басни… — буркнул какой-то чревовещатель. Им оказался Бовалле, трагедийный актер из «Комеди Франсез».
Я умолкла, сердце мое громко стучало!
— Продолжайте, дитя мое, — молвил седовласый мужчина: это был Прово.
— Да-да, басня гораздо короче, чем сцена, — воскликнула Августина Броан, единственная присутствовавшая там женщина.
Я продолжала:
Два голубя, как два родные брата, жили,
Нет, вздумал странствовать один из них, лететь:
Увидеть, осмотреть…
— Погромче, дитя мое, погромче, — благожелательно сказал маленький человечек с белыми вьющимися волосами: это был Сансон.
Я умолкла в недоумении, испуганная, взволнованная, готовая кричать, выть; увидев это, господин Сансон сказал:
— Успокойтесь, мы ведь не людоеды. — Затем, поговорив о чем-то тихонько с господином Обером, продолжал: — Начните сначала, только погромче.
— Ну нет, — воскликнула Августина Броан, — если она начнет сначала, это будет длиннее, чем сцена!
Ее замечание вызвало смех всего стола. Тем временем я пришла в себя.
Эти люди показались мне злыми: как можно смеяться над маленьким, несчастным созданием, дрожащим от страха и выданным им с головой!
Сама не сознавая того, я испытывала легкое презрение к безжалостному трибуналу. С той поры я часто вспоминала об этом испытании и поняла, что люди добрые, умные, жалостливые, собравшись вместе, становятся гораздо хуже. Отсутствие чувства личной ответственности пробуждает дурные инстинкты. Боязнь показаться смешными лишает их доброты.
Собрав всю свою волю, я стала читать басню сначала, стараясь не думать о том, что будет дальше.
В голосе моем ощущалось волнение. Желание быть услышанной придало ему звучность.
Воцарилась тишина.
Не успела я дочитать басню до конца, как зазвонил колокольчик. Я поклонилась и, умирая от усталости, спустилась вниз по ступенькам.
Господин Обер остановил меня:
— Прекрасно, моя девочка, великолепно. Господин Прово и господин Бовалле желают принять вас в свой класс.
Я невольно отпрянула, когда он показал на господина Бовалле. Это был тот самый чревовещатель, который так напугал меня.
— Итак, кого из этих господ вы предпочитаете?
Я ничего не ответила, только показала пальцем на Прово.
— Вот и прекрасно. Ничего не поделаешь, мой бедный Бовалле. Вручаю вам эту девочку, мой дорогой Прово.
Поняв наконец, в чем дело, я закричала, вне себя от радости:
— Значит, меня приняли!
— Да, вас приняли. И я сожалею только об одном, что такой красивый голос предназначается не музыке.
Но я уже ничего не слушала. Я попросту обезумела. Никого не поблагодарив, я бросилась к двери:
— «Моя милочка», мадемуазель… Меня приняли!
И на их пожатия рук, на все вопросы я отвечала только одно:
— Да-да, приняли!
Меня окружили, стали расспрашивать:
— Откуда вы знаете, что вас приняли?
— Заранее никто никогда не знает.
— А я знаю! Мне сказал об этом господин Обер! Я буду учиться у господина Прово! Меня хотел взять господин Бовалле, но я не захотела к нему. Голос у него слишком громкий!
— Как не надоело слушать одно и то же! — воскликнула, не удержавшись, какая-то злая девочка.
В этот момент тихонько подошла красивая, но, на мой взгляд, чересчур темноволосая девушка и спросила:
— А что вы читали, мадемуазель?
— Я читала басню «Два голубя».
Она удивилась. И все вокруг тоже удивились. А я была до смерти рада тому, что всех удивила.
Водрузив на голову шляпу и уже не обращая внимания на свое «передержанное» платье, я подхватила моих подруг и устремилась к выходу, чуть ли не танцуя от счастья. Они хотели отвести меня в кондитерскую, но я отказалась. Мы сели в экипаж. О! Я готова была сама толкать этот экипаж.
На всех встречных лавках мне чудилась одна и та же вывеска: «Меня приняли!»
Когда экипаж почему-либо останавливался, мне казалось, что люди с удивлением смотрят на меня, и я ловила себя на том, что киваю головой, как бы говоря: «Да-да, это правда, меня приняли!»
Свободное копирование
