Москва прежде - 18

XIV

"Из песни слова не выкинешь",-- говорит пословица... Что бывало, то бывало. Вся Москва знала, что 12 января старого стиля, в так называемый татьянин день -- день основания первого российского университета в Москве -- будет шумный праздник университетской молодежи, пожилых и старых университетских деятелей, уважаемых профессоров и бывших питомцев московской "альма матер" -- врачей, адвокатов, учителей и прочей интеллигенции. Этот день ежегодно начинался торжественной обедней в университетской церкви. Много-много лет праздник этот справлялся по заведенному порядку: сначала обедня, потом молебен, потом в актовом зале традиционная речь ректора или одного из почтеннейших профессоров... А затем...

Затем толпы молодежи шли "завтракать" в ресторан "Эрмитаж", где к этому завтраку ресторан приготовлялся заблаговременно: со столов снимали скатерти, из залов убирались вазы, растения в горшках и все бьющееся и не необходимое. Здесь до вечерних часов длился этот "завтрак" -- чем позже, тем шумней и восторженней. Ближе к вечеру ораторы уж влезали на столы и с высоты со стаканом в руках, окруженные пылкими слушателями, произносили пылкие речи. Вокруг кричали громкими голосами кто "браво", кто "ура" и запевали разные студенческие песни, чокались вином, и пивом, и шампанским, и водкой -- у кого на что хватало средств. Потом разъезжались на тройках и лихачах в загородные рестораны, куда потихоньку ползли также и простые извозчики, так называемые "ваньки", с нависшими на санях, где только возможно, юнцами, а также плелись пешком малоимущие. Но там, в загородных ресторанах, уже не разбиралось, кто может платить, кто не может: все были равны.

В одном из своих шутливых фельетонов А. П. Чехов в 1885 году писал про татьянин день, в 130-ю годовщину Московского университета:

"В этом году выпито все, кроме Москвы-реки, и то благодаря тому, что она замерзла... Пианино и рояли трещали, оркестры, не умолкая, жарили "Gaudeamus", горла надрывались и хрипели... Тройки и лихачи всю ночь летали от Москвы к Яру, от Яра в Стрельну... Было так весело, что один студиоз от избытка чувств выкупался в резервуаре, где плавают стерляди..."

Все это не выдумка, не сказка. Так это и бывало обычно в татьянин день. Не в день -- а в ночь татьянина дня. Под утро швейцары "Стрельны" и "Яра" нередко надписывали мелом на спинах молодежи адреса, и их развозили по домам "уцелевшие" товарищи...

Шли годы. Студенты становились врачами, адвокатами, учителями, писателями, общественными деятелями, профессорами... Но татьянин день не забывался и не менялся. В этот традиционный день и старики и молодежь, знаменитые и неведомые -- все были знакомыми, все были равными... Бытовая сторона праздника оставалась такой же, как и раньше, со всеми ее подробностями.

И вдруг в 1889 году, за двое суток до татьянина дня, раздался голос "великого писателя земли русской" -- Льва Николаевича Толстого. Громкий голос, призывающий опомниться и из праздника просвещения не делать подобия того, что творится в глухих деревнях в храмовые праздники Знамения, Казанской, Введения и проч.

"Мужики едят студень и лапшу,-- писал Лев Николаевич,-- а просвещенные -- омары, сыры, потажи, филеи; мужики пьют водку и пиво, просвещенные -- напитки разных сортов, вина, водки, ликеры сухие и крепкие, слабые и горькие, сладкие, и белые, и красные, и шампанские... Мужики падают в грязь, а просвещенные на бархатные диваны. Мужиков разносят и растаскивают по местам жены и сыновья, а просвещенных -- посмеивающиеся трезвые лакеи..."

Голос великого писателя и призыв опомниться так повлияли на старших и младших, что татьянин день в 1889 году уже не мог быть таким, как обычно, и с той поры "праздник просвещения", как называл его Толстой, изменился до неузнаваемости.