Мимо фронта - 3

В начале сентября вечером вдруг позвонила Ольга — она только что вернулась. Сказала, что ее приняли в наш институт и завтра она поедет на занятия. Я ужасно обрадовался. Договорились ехать вместе (она жила на нашей улице). В сентябре-октябре мы ежедневно встречались в институте, вместе возвращались. Часто днем бродили по городу или ездили в парк. В непогоду оставались у нее, благо, никого из родителей днем дома не бывало. С Ирой я встречался вечером — она училась во вторую смену.

Характер наших отношений с Олей складывался совсем иначе, чем с Ирой. Во-первых, она, так же как и я, была уверена, что немцы Москву не возьмут, хотя оснований для такой уверенности не было ни у меня, ни у нее. Во-вторых, она, в отличие от Иринки, полагала, что, пока война нас не разлучила, следует радоваться каждому дню, что мы проводим вместе, каждой минуте счастья, которую нам дарит любовь. Так мы оба стали называть нашу взаимную привязанность. Теперь Оля щедро оделяла меня своей нежностью и лаской. Мне было легко с ней, и я отвечал ей взаимностью, может быть, лишь чуть-чуть преувеличенной.

Передо мной мое письмо к Оле, датированное 20 июля 42 года. (Откуда оно послано и как вернулось ко мне, я расскажу позднее). Это письмо начинается обращением «My love!» Оно посвящено воспоминаниям о раннем периоде наших отношений. В частности, о сентябре-октябре 41-го года. Там есть описание такой сценки:

«Чудесные два месяца. Я лежу в знакомой комнатке на кровати и смотрю на клочок неба за окном. Отчего мне так хорошо? Никогда я не чувствовал себя так покойно и радостно, так светло... Я глажу родное, теплое тело. Оно рядом, оно греет меня. Тревожные дни октября, но я чувствую себя уверенно — рядом друг, с ним пойдем вместе любой дорогой».

Читатель, не спеши из этих строчек делать вывод, что между нами уже тогда установилась «интимная близость». Я-то точно знаю, что был ее первым мужчиной, но... четырьмя годами позже, уже после войны. Такие в те времена господствовали нравы. Большинство юношей и девушек до женитьбы не допускали и мысли о чем-то большем, чем ласки и поцелуи. (На фронте перед лицом ежедневно грозящей смерти и этот запрет рухнул. Но и после войны, когда жизнь вошла в более или менее нормальное русло, до «сексуальной революции» в мире, а тем более в СССР, оставался еще добрый десяток лет). Кроме того, Оля была так же молода, как и я. Женщина в ней еще не проснулась.