Ирина и Оля - 2

Я стал приходить в школу заранее и из окна коридора нашего третьего этажа высматривал, когда с Петровки в проходном дворе, ведущем к нашей школе, появится рыженькое пальтишко и синяя вязаная шапочка Иры... (Семья профессора ВПШ, очевидно, в то время жила бедно. Тонкое рыженькое пальтишко служило и в сильные морозы. Тогда под него Ира надевала серый свитер. Кроме свитера и «парадного» черного платья, у нее была еще коричневая блузка и отложным воротничком, застегнутая доверху, без каких-либо украшений. Да еще единственное, белое с цветочками, летнее платье).

Наш взаимный общественный интерес вскоре стал приобретать и личную окраску. Мне помнится одно наше комсомольское собрание. Все комсомольцы школы тогда еще умещались в одном классе... Мы сидим рядом за партой и... вовсе не слушаем то, что происходит на собрании, а заняты бесспорно глупым, но для нас увлекательным делом. Ира рисует на бумажке мой «вензель» в виде буквы «Л» внутри кружка «О». Правая палочка буквы «Л» стоит вертикально, а левая — наклонно. Тогда я забираю бумажку и добавляю еще одну вертикальную палочку слева, так что «Л» превращается в «И», а к правой палочке «Л» пририсовываю два полукружия, образующие слитные Ирины инициалы «ИВ», обведенные кружком. Это — наш общий вензель. Какое-то время спустя я ухитрился выцарапать его рядом с угловым окном третьего этажа большого, облицованного гранитом дома, что стоит на углу Большой Дмитровки и проезда Художественного театра (я там был на дне рождения у нашей одноклассницы). Размеры вензеля и глубина бороздок оказались таковы, что многие годы спустя он был еще хорошо виден с улицы. Как мне удалось это сделать? Вероятно, пока я «художествовал», кто-то в комнате держал меня за ноги.

Но самое яркое впечатление этого счастливого года моей юности осталось от елки в Колонном зале Дома союзов. В январские каникулы на эту елку съезжались малыши со всей Москвы. А в последний день каникул в зале был устроен бал для старшеклассников...

Я встретил Ирину у ее подъезда и мы наискось через сквер направились к Дому союзов. Оба были взволнованы и уверены, что нас ожидает что-то необыкновенное. Знакомая площадь Свердлова мне показалась таинственно красивой. Фонари в сквере еще не горели, и ветви деревьев, одетые толстым слоем инея, искрились бесчисленными отражениями огней площади. Мне казалось, что деревья нарядились специально для этого вечера, что снег под ногами скрипит как-то особенно весело, а проносящиеся по площади машины приветствуют нас шуршанием шин: «Счастливо, счастливо!»

Внизу в гардеробе было тепло, сияли люстры, блестел желтоватый мрамор. Народу набралось уже много. Стоял ровный веселый гул, на фоне которого то здесь, то там слышались приветливые возгласы и вспышки смеха. Кстати сказать, Ирка смеялась неожиданно звонко и заразительно. Смеялись глаза и все лицо ее словно освещалось изнутри веселым светом, пробивавшимся через повседневную серьезность.

Я бережно помог ей снять пальто. И это простое, но непривычное для меня действие тоже было праздником. Она подошла к зеркалу, достала из маленькой сумочки гребенку и поправила свои и без того гладкие волосы. Я смотрел на эту сумочку, на знакомое черное шелковое платье, на всю ее легкую фигурку с удивлением и нежностью, готовыми выплеснуться наружу.

Потом мы поднимались по широкой мраморной лестнице. Я взял Иру под руку. Она немного смутилась, но руку не отняла, и я с почтительной гордостью поддерживал ее тонкую, невесомую руку. Вся стена лестничной площадки представляла собой огромное зеркало. Когда мы отразились в нем во весь рост: она — хрупкая, стройная, с удивительно тонкой талией и я — выше нее на голову, в коричневой замшевой куртке и белой рубашке, оба с сияющими лицами, я подумал, что мы очень здорово смотримся вместе. И тут же почувствовал, что Иринка подумала то же самое. Мы повернулись друг к другу и рассмеялись. Меня переполняло ощущение радостной силы. Сейчас бы я мог совершить любой подвиг. Мне даже представилось, что если бы вдруг случился пожар, как бы я вынес Ирку на руках, а потом снова и снова возвращался в горящее здание и у нее на глазах выносил бы других девчонок.

К действительности меня вернул голос Иринки. Она лукаво спрашивала, будет ли на балу мой друг и одноклассник Костя, с которым она непременно хочет потанцевать.

— Костя очень хорошо танцует, — сказала она, — глядя на меня с преувеличенно невинным видом. В прошлом году на школьном вечере я только с ним и танцевала.

Я понимал, что Ирка нарочно поддразнивает меня, и все же где-то в глубине души шевельнулось ревнивое чувство.

— Конечно, будет. Сдам ему тебя с рук на руки, а сам поищу Наю Островер. Вот с кем и мне давно хотелось потанцевать.

Ира несколько натянуто рассмеялась и сказала:

— Ну нет! К Найке я тебя не отпущу. Это опасно — она слишком хорошенькая.

— Но и Костя парень что надо! — возразил я.

— Ладно. Я танцую с Костей только один танец, а ты смотришь и мне потом докладываешь, как это выглядит со стороны. Идет?

— Один танец — согласен.

— И без компенсации?

— Без компенсации. Ради чистого удовольствия полюбоваться тобой и моим другом. Только не кокетничай с ним.

— Ради твоего спокойствия воздержусь, — рассмеялась Иринка.

Мы поднялись в фойе. В зал еще не пускали, и вся анфилада комнат фойе была запружена ребятами. Пастельно-желтые, голубые, зеленоватые, декорированные белыми лепными узорами стены были украшены гирляндами хвои, пестрыми флажками и разноцветными лентами. От ярко светивших центральных люстр к углам каждого фойе тянулись цепочки китайских фонариков. Простенки между окнами были заняты картинками из сказок, оставшимися от утренников для малышей.

В одном из углов следующего фойе на столике лежала груда цветных открыток, разрезанных зигзагом на две части. Строгая девочка с комсомольским значком на блузке следила за тем, чтобы желающие брали только по одной части открытки.

— Ты можешь отыскать, кому досталась другая часть — так, чтобы разрезы точно совпали. И это будет твоя судьба, — говорила она нарочито серьезно. Ира сказала: «Интересно встретить свою судьбу» и взяла половину разрезанной картинки. Я поискал глазами к ней дополнение, понял, что это дело безнадежное и заявил, что свою судьбу определяю сам.

Затем мы отправились искать Костю. Народу набилось уже много. Веселая толпа теснилась, двигалась во все стороны — по большей части группками девочек и ребят, еще обособленными друг от друга. Не успели мы дойти до конца анфилады, как двери зала распахнулись и оттуда грянули звуки оркестра. Все с радостными криками устремились внутрь.

Мы с Ирой давиться не стали и вошли в числе последних. В дверях остановились, восхищенные открывшимся зрелищем. Зал был погружен в полумрак. Стулья убраны, и в центре, уходя вершиной высоко под потолок, красовалась огромная густая ель. Она сияла огнями сотен разноцветных лампочек и их отражений в больших посеребренных шарах и гигантских цепях золотой канители. Все украшения на ели были огромными, под стать ей самой. Огромные хлопушки и конфеты, огромные яблоки, груши, апельсины — стеклянные или из папье-маше. Подножие огибал громадный рог изобилия, из которого изливался красочный поток: грозди золотистого и черного винограда с виноградинами размером с грецкий орех, большущие коробки конфет, плитки шоколада...

Внезапно сверху из углов ударили лучи цветных прожекторов. Заполнившая зал толпа украсилась пятнами винно-красного, желтого, зеленого и синего цвета. Потом они стали меняться местами. Пошел густой, крупный «снег» — бесчисленные световые пятнышки медленно поплыли наискось и вниз по стенам, колоннам и по самой ели.

Оркестр заиграл вальс. Толпа расступилась. В круг устремились первые пары танцующих. Ира потянула меня за руку. Я взглянул на ее сияющее лицо, заметил, как блестят в полумраке ее глаза, обнял за талию, и мы закружились прямо от двери, прокладывая себе дорогу к центральному кругу. Я любил и неплохо умел танцевать и потому сразу отметил, что Ирка танцует превосходно. Это добавило еще одну радость к тому ощущению счастливой легкости, которое владело нами с самого начала этого волшебного вечера. Мне совсем не приходилось вести ее. Она угадывала каждое мое движение, каждый поворот.

Несмотря на то, что внутри круга уже становилось тесновато, я откинул в сторону левую руку, в которой послушно лежала ее узкая ладонь, откинулся назад сам, держа Иру за талию на почти выпрямленной правой руке. Мы кружились быстро, словно летели. (Нам, наверное, уступали место.) Я видел, как раскраснелось ее лицо, видел счастливую улыбку, сияющие глаза... и не было ничего, кроме этого полета, этой улыбки, этих необыкновенных глаз.

Потом танцевали фокстрот и медленное танго. Я восхищался грациозностью каждого ее движения. Мы не разговаривали — это было не нужно. И не пропустили ни одного танца. Раз в перерыве я увидел на другой стороне круга Костю и показал его Иринке.

— Хочешь потанцевать с ним? — спросил я.

Она посмотрела на меня снизу вверх, потом молча и энергично покрутила головой. А затем прижалась щекой к моему плечу, как бы целиком вверяя себя мне...

Оркестр ушел отдыхать и начался концерт. Артисты были первоклассные: Вадим Козин, Канделаки, Лидия Русланова, Людмила Геоли, Миронова и Менакер. Вел концерт Михаил Гаркави. Зрители стояли, сгрудившись перед сценой. И в этом тоже была прелесть необычности: можно было тихонько перейти с места на место или в промежутке между номерами пробраться вплотную к сцене. Мы с Иркой расположились у самой ели. Я стоял сзади, сцепив пальцы рук на ее талии спереди. Она была такая тоненькая, что я не рисковал слишком приблизить ее к себе. Она только опиралась головой мне на грудь, и я щекой осторожно гладил ее волосы. Мы оба молчали, захваченные этой близостью. И опять, как тогда, в наш первый вечер, я ощущал поток тепла, поднимающийся к моему лицу от ее плеч и шеи.

«Дан приказ ему на Запад, ей — в другую сторону» — пела артистка. И мне казалось, что строгий командир в гимнастерке, перекрещенной портупеей, вручает мне приказ отправиться с важным заданием на Запад, а Ирка провожает меня. Я, сильный и мужественный, держу ее лицо в своих ладонях и говорю: «Не грусти! Я вернусь к тебе. Со мной ничего не может случиться»...