Двор - 4

Теперь я могу спуститься во двор.

Для мелюзги — дошкольников и учеников начальных классов — двор был центром их личных интересов и одновременно первой школой жизни. Начну с его топографии. Наш бывший доходный дом состоял из трех вплотную примыкавших друг к другу строений. В плане они образовывали букву «Н», одна из сторон которой выходила трехэтажным фасадом на улицу. Левый, если смотреть с этой стороны, «открытый конец буквы» замыкала глухая стена соседнего дома, а правый — сравнительно невысокая стенка каких-то вспомогательных помещений (возможно, в прошлом конюшен) другого соседнего дома. Эта стенка метра на три не доходила до внутренней стороны лицевого строения. Здесь ее продолжала высокая черная деревянная помойка с двумя наклонными крышками, обслуживавшая оба дома. В образованный таким образом передний (больший по размерам) двор от правого конца фасада вели ворота. Проходя под всей толщей лицевого строения (квартиры в нем выходили на обе стороны) эти ворота образовывали полутемный сводчатый туннель. Второй точно такой же туннель проходил под дальним концом среднего строения (перекладина у «Н»). Он приводил на задний двор, вдвое более узкий.

Население двора составляло 18-20 ребят разного возраста (от 4 до 14 лет), разных национальностей и социального положения родителей. Отец братьев Тольки и Котьки Красавиных был шофером грузовика. Здоровенный и старший из всех Пашка Куликов — сыном повара; Мишка и Сарра Вядро — детьми еврея-скорняка; Колька Горин и Васька Седов были из рабочих семей. Нина и Эля Гринштейн — дети нэпмана. Он изготавливал гуталин — так в те времена называли крем для обуви. Жафер и Фатик были сыновьями дворника (эта профессия в Москве была представлена тогда, в основном, татарами). Отец Петьки Голодницкого служил мелким чиновником (хотя их тогда так не называли) в каком-то наркомате. В войну Петька стал летчиком-истребителем и погиб... Остальных ребят не помню.

Передний двор был асфальтирован и в детстве казался огромным. Когда я теперь захожу туда при случае, то каждый раз поражаюсь: какой он крошечный! А в самом его центре, пробившись сквозь асфальт, выросло огромное дерево. Кстати, заходить приходится через двор соседнего дома № 12. Помойка давно исчезла, но зато туннель главных ворот нашего дома в первый же год «перестройки» захватил какой-то предприимчивый торговец и устроил в нем ювелирный магазин с витриной на улицу. Если бы его очаровательные покупательницы знали, сколько под полом этого роскошного магазина находится засохшей мочи пьянчужек, непрестанно посещавших в наше время темную подворотню!

Жило население двора дружно — без ссор, дразнилок и потасовок. Старшие опекали и обучали младших. Последние в самом раннем и нежном возрасте узнавали все матерные слова и выражения, не всегда понимая их смысл. В этом плане бывали и свои «художественные перлы». К примеру, такой: «Барышни-фрейлины в царскосельском саду перекликаются с лицеистами: Пушкин, Пушкин, где Вы? — Во мху я».

Попробуйте произнести все это быстро с характерной для московского говора заменой буквы «о» на «а»...

Национальные различия никого не интересовали. Антисемитизма не было и следа. «Королем» двора был единодушно признан Мишка Вядро, и вот за какой недоступный более никому подвиг.

Главным инструментом для испытания мужества служила железная пожарная лестница. Она круто поднималась до самой крыши лицевого строения. Низ ее не был закрыт досками, а круглые черные перекладины толщиной в палец довольно далеко отстояли друг от друга. Некоторые из них отвратительно прокручивались под ногой. Первым испытанием для новичка, достигшего лет восьми и желавшего стать полноправным членом дворового братства, было подняться по этой лестнице на крышу. Боже, как это было страшно! Главное — надо было не смотреть вниз, а сосредоточить все внимание на проверке рукой каждой следующей перекладины — не прокручивается ли. На опасную перекладину надо было по-особому, точно сверху, ставить ногу. Но посмотреть вниз так и тянуло! И если ты не мог побороть это искушение, а находился уже достаточно высоко, то простиравшаяся под тобой 10-15-метровая высота над асфальтом заставляла замирать сердце. Еще труднее было спускаться. Здесь поневоле приходилось смотреть вниз, дотягиваясь ногой до очередной перекладины, и ногой же проверять ее подвижность. Вы скажете, что можно было раз и навсегда установить порядковые номера опасных ступеней. Но поверьте мне, находясь высоко на этой лестнице, вы не сумели бы досчитать до десяти. Обсуждалось предложение пометить краской вращающиеся перекладины. Оно было отвергнуто сообществом, как снижающее ценность испытания.

Так вот. На высоте 3-го этажа лестница крепилась к стене дома двумя железными прутьями квадратного сечения со стороной не более чем 2 сантиметра и длиной около 3-х метров. Один из прутьев подходил прямо под окно общей кухни нашей квартиры. Мишка вылезал из этого окна с балалайкой в руке, становился на прут и проходил эти три метра, играя на балалайке!!

Другим «героем лестницы» был Ника Гринштейн (по прозвищу «сруль», в чем, однако, не подразумевалось ничего обидного). Нике было лет десять. Он был маленького роста, на вид щуплый, но жилистый и сильный. Ему одному удавалось подняться по лестнице до самой крыши на одних руках, подтягиваясь и перехватывая перекладину за перекладиной. За это его уважали даже старшие ребята.

В дворовую компанию полноправно входили три девочки. Уже упомянутые Сарра (ее острого язычка побаивались) и Эля. А еще простоватая Нюшка Новикова, носившая непонятно почему, но тоже без обиды, прозвище «ношеная».

Никаких «романов» или ухаживаний во дворе не было — мы же все были членами одной семьи: братья и сестры. Впрочем, изредка к Нюшке в гости из деревни приезжала ее краснощекая и полногрудая старшая сестра. Во двор она не выходила, стеснялась, но Пашка «Кулик», не без ведома Нюшки, днем, когда родителей не было дома, ходил к ним в квартиру «лапать» Нюшкину сестру. Мы, малыши, не очень ясно представляли себе, как это происходит, но были взволнованно заинтересованы и каждый раз по возвращении Пашки спрашивали: «Ну как? Лапал?» Пашка утвердительно кивал головой, но от пояснений воздерживался.

Еще хочется вспомнить своеобразный «аристократизм» Васьки Садова. Это был мальчик серьезный, с некоторыми уже сложившимися принципами. Однажды я попросил у него одолжить какую-то мелочь и обещал завтра отдать. Он дал мне просимое и важно добавил: «Можешь не отдавать. Если меньше рубля, я возврата долга не требую, а если больше — прошу вернуть обязательно и полностью».