После Труцци началась моя кочевая жизнь. Директора уже знали меня и мой номер и иногда приглашали, но чаще всего я предлагал себя сам. Я переезжал из города в город, из цирка в цирк и однажды попал в цирк Кутенко, стоявший в Юзовке. Он был не из первоклассных, обстановка бедная, и Кутенко рассчитывался только с самыми горластыми, а большинству месяцами не платил жалованья. Выйдешь, бывало, на манеж, а голова кружится от голода. Дело кончилось трагедией. Она потрясла меня и показала цирковую жизнь с новой стороны.
На трапеции у Кутенко работал артист Нариток. Последние несколько дней он работал как-то вяло, неохотно, иногда даже болезненно морщился. Мы с тревогой наблюдали за ним - как бы не случилось беды. И беда-таки случилась. Нариток, как нам показалось, нечаянно сорвался с трапеции. Но когда его унесли за кулисы, на нем нашли записку: "Простите, друзья, но я больше не могу. Сегодня я ничего не ел... Кутенко уже пять месяцев не платит мне жалованья..."
Он был еще жив, и мы отнесли на руках нашего товарища в больницу. За нами шла публика, покинувшая цирк, все больше шахтеры. Спасти артиста не удалось. После этой трагедии представления закончились: шахтеры бойкотировали цирк.
Все в поисках заработка разбрелись кто куда. Мне удалось устроиться в кафешантан. И снова сказалась моя неопытность. Обстановка там была такая, что я, с трудом выдержав несколько дней, сбежал. Не удержали даже отменная еда и тонкое вино. Мне было противно давать концерты для пьяных купцов, противно было брать их чаевые. Да и вообще вся эта разгульная жизнь в отдельных кабинетах, где я должен был петь по заказу куплеты и пародии, была мне не по нутру.
- Шпарь! - кричали мне пьяно. И я начинал "Хаз-Булата" или что-то в том же духе. Иногда опьяневший слушатель посредине песни засыпал. Потом просыпался, минуту соображал, что к чему, и снова командовал:
- Валяй сызнова! - и швырял на стол золотой пятирублевик.
Пусть в цирке было трудно, но все-таки там обстановка совсем другая. Там люди работают. Хотя порой от того, что я и там видел, сердце обливалось кровью.
Работая в цирке, я утешался тем, что я - свободный человек, живу сам по себе, а не принадлежу ни к какому цирковому семейству. Вот уж где эксплуатировали без зазрения совести! Вот где была настоящая кабала. Конечно, впоследствии я встречался и с семействами, в которых артисты жили и работали в любви и согласии, в заботах друг о друге. Это, например, семья Лерри или комиков Бонджорно, с которыми я подружился и с удовольствием работал в одной программе. Но то, что я увидел, работая в цирке Кутенко, заставляло с болью и страхом сжиматься мое сердце.
В то время в цирке были свои, никем не писанные законы. Следуя старой цирковой традиции, артисты очень часто работали целыми семействами - так было легче выдержать конкуренцию. Когда своих детей было мало, усыновляли сирот. Глава такой семьи мог быть и никудышным артистом, но зато опытным и хитрым дельцом. Хозяевам же цирка было выгодно брать семью, она давала много номеров, а стоила сравнительно недорого. Директор цирка имел дело только с хозяином труппы, с главой семьи. Все деньги по контракту доставались ему одному. И он распоряжался членами своего семейства, как ему хотелось. Детям приходилось туго, особенно усыновленным. Одевали кое-как, держали впроголодь. Перейти в другую труппу было невозможно: по договору усыновленный должен был работать у хозяина до двадцати лет бесплатно.
Конечно, цирковых детей учили только цирковым профессиям, о получении хотя бы начального школьного образования не могло быть и речи. Несмотря на полуголодное существование, ежедневные тренировки проходили в полном объеме, да в цирке без этого и нельзя. Но "педагогика" была ужасна. Провинившихся бил кто хотел. Наказания были свои, особенные, цирковые: ставили на голову, на барьер, и держали так десять минут; кусали за ягодицы, когда мальчик, делая с плеч сальто обратно на плечи, падал на голову ловитору. Тогда тот хватал его за ножки и впивался зубами в тело так, что мальчик кричал от боли и... улыбался - плакать он не смел.
Без разрешения хозяина отлучаться было никуда нельзя. Конечно, когда становилось уж особенно невтерпеж, убегали. Но чаще всего беглецов ловили и водворяли обратно.
Бывало, что усыновленные цирковыми артистами дет имели родителей, которые, не зная, как прокормить их, продавали в цирк пяти-шестилетних малюток. И потом никогда уже не видели, даже узнать не могли, где их сын или дочь, потому что фамилию сразу же изменяли.
На моих глазах акробат Бено так наказывал своих приемных детей Пашу, Петю и Саню, что я не мог на это смотреть, но и вмешаться не смел - сейчас же выгонят из цирка. Да разве Бено один был такой!
Свободное копирование
