Через некоторое время мне поручили продавать зрителям, пришедшим полюбоваться на лошадей, морковку и сахар. Денег посетители бросали на поднос больше, чем было нужно, и у меня оставалось несколько копеек, которые я мог истратить по своему усмотрению. Но траты у меня были самые элементарные - на еду да прачке.
Не очень замечают меня и Лазаренко с Дуровым. Так, кинут какое-то словечко, спросят, как дела,- и мимо. Но иногда я ловил на себе их пристальные взгляды и только потом догадался, что они меня испытывают: не испугаюсь ли я трудностей, не сбегу ли.
- Ну что? - спросил меня однажды Лазаренко после представления,- домой не собираешься?
Обидным показался мне его вопрос, и слезы навернулись на глаза.
- Ну, ладно-ладно.- Лазаренко взял меня за плечо и повел к себе в уборную.
Первое, что я увидел на его столе у зеркала, - булку и колбасу. Перехватив мой взгляд, он тихонько подтолкнул меня к столу.
- Ешь, не стесняйся.
Уговаривать меня было не нужно. Когда все было съедено, он сказал:
- Ну, керчанин, пойдем теперь на манеж, посмотрим, что ты можешь. Показывай все.
Я показал почти все, что умел. Лазаренко покачал головой:
- Плохо! Очень плохо! - Выдержав паузу, с усмешкой добавил: - Но поправимо.- И тут же перечислил все мои недостатки: и дикция неважная, на галерке не услышат, и про зрителя забываю, и комикую слишком старательно, и пауз не выдерживаю, и слова часто произношу бессмысленно, и тело невыразительно, негибко... Потом он предложил мне разыграть с ним одно простенькое антре, коротко рассказав его содержание.
- Да, тут ты посильнее, партнер из тебя может выйти хороший. Вот что, керчанин, ночью ты в цирке почти один, так вот выходи на манеж и репетируй, авось и выйдет из тебя толк. Я заметил, ты упорный. Завтра я дам тебе две книжечки - басни Крылова и стихи, гекзаметр, слыхал про такие? Выучи и читай на манеже, да погромче, чтобы во всех уголках было слышно. Я потом проверю.
И с этого вечера начал я свои ночные репетиции. Как бы ни уставал, я не ложился спать, пока не выполнял всего своего урока. Но с этих пор я и уставать стал меньше.
Мне казалось, что я репетировал в пустом цирке, но скоро у меня обнаружились зрители. Это были конюхи, четыре или пять человек. То один, то другой подходил потом к моему ящику и ободряюще говорил, что у меня получается. И тут же советовал, критиковал. Сначала меня удивляло, что так точны были их замечания. Но потом я понял: они ведь столько видели на своем веку разных артистов.
Интерес и сочувствие этих людей еще более меня подхлестывали, а похвалы ободряли и доказывали, что я иду по правильному пути. Я и сам чувствовал, как окреп мой голос, каким широким и равномерным стало дыхание и податливым тело.
Мне казалось, что теперь отзыв Лазаренко был бы менее суровым, чем в первый раз. Но попросить его о новом просмотре не решался и ждал.
И вот однажды ночью, когда я уже собирался ложиться спать, в конюшню снова пришел Лазаренко, чем-то расстроенный и мрачный. Я молча ждал, что он скажет. Он присел на мой ящик.
- Дрянь этот Вялыпин,- сказал он вдруг,- и цирк его императорского величества - дрянь. И само императорское величество тоже дрянь. Вялыпин задолжал мне и тянет волынку, не отдает. Делай, говорит, бенефис, будет хороший сбор - получишь свои деньги. Ну что ж, бенефис - дело хорошее. Но не простое. Надо к нему готовиться. Ты, керчанин, знаешь, что такое бенефис? Ну и прекрасно. Пойдемка на манеж, посмотрим, что у тебя получилось после твоих репетиций. Знаю, знаю, все знаю. Орал по ночам на весь цирк...
- Так на манеже ж сейчас темно!
- Я свечку прихватил. Пойдем.
На манеже при свете свечи я снова показал Лазаренко весь свой репертуар, который переработал по его советам.
- Ну что ж,- проговорил Лазаренко,- заметно лучше.
Еще, конечно, не совсем то, что нужно. Ладно. Возьми монолог "От зари до зари" и куплеты "Финтифлюшечка" и над ними работай - будешь участвовать у меня в бенефисе.
А пантомимы какие-нибудь знаешь? - Я перечислил не сколько названий.- Хорошо. Будем играть "Иван в дороге".
Давай-ка порепетируем.
И мы начали репетировать. Уже семь потов с меня сошло, уже и свечка догорала на барьере манежа, уже и рассвет занимался, а Лазаренко все не отпускал меня. Наконец он сказал:
- Ладно, молодец, выносливый ты парень. Завтра повторим.
С тех пор начались наши ежедневные репетиции. Именно они и послужили мне той школой, той кладовой цирковых знаний, которыми я пользовался потом всю жизнь. Лазаренко был остроумен и уроки свои сопровождал шутками, без них я, может быть, и не выдержал бы такого напряжения.
Когда до бенефиса оставались считанные дни, Лазаренко сказал мне:
- Настоящий цирк - это тебе не любительский и не кинематограф. Не растеряешься? Ладно, попробуем сделать одну штуковину. Поговорю с Дуровым.
На следующий день Анатолий Леонидович сказал мне:
- Петруша, зайди ко мне в уборную после репетиции. Когда я вошел к нему, он начал без всяких предисловий:
- Так ты, говорят, делаешь успехи.
Я несказанно обрадовался его похвале и поблагодарил Дурова за хорошее ко мне отношение. Он хотел что-то еще сказать, но в это время вошел Вялыпин. Увидев меня, он с насмешкой спросил:
- Неужели и вы, господин Дуров, покровительствуете ему?! Не думаете ли вы с ним заниматься, как и Лазаренко?
- А почему бы и нет? Парень он старательный,- Дуров секунду помолчал и с иронией добавил:
- А разве вы, господин Вялыпин, не пользуетесь его услугами? Ведь он ухаживает за вашими животными. И, заметьте, бесплатно.
- Да, но я даю ему пристанище.
- Конюшню вы считаете пристанищем? Вы же цивилизованный человек, господин Вялыпин.
- Оставим этот разговор,- недовольно сказал хозяин,- я не затем пришел сюда. У меня к вам дело.
- Ни о каком деле я с вами толковать не буду,- решительно сказал Дуров,- пока вы не измените своего отношения к этому парню.
- Чего же вы хотите?
- Давайте завтра же пустим его под ковер.
- Ладно,- после минутного раздумья согласился Вяльшин.- Но я должен заметить, что мне надоело ваше заступничество. У меня не богадельня, а...
- Тем более,- не дал ему закончить Дуров,- у вас цирк. Так вот вы и дайте Петруше возможность стать артистом цирка.
Свободное копирование
