Мы сложили пожитки, купленные Морицем и выпрошенные мною у матери и соседей костюмы, соответствующим образом обработанные, и вот уже рыбаки высаживают нас на берег в Геническе. А молодой парень на подводе довозит нас до гостиницы, вносит наш гардероб и получает за это не деньги, которых у Морица совсем уже почти не оставалось, а контрамарку на наше выступление. Парень принял ее с величайшим недоумением, но принял.
В оставшиеся до выступления часы Мориц учил меня уму-разуму и попутно рассказывал свою биографию, вернее, похождения. А я только диву давался, как много он успел повидать, скольких директоров, жуликов из жуликов, обвел вокруг пальца, как умел подать себя, как умел пустить пыль в глаза. Конечно, чаще всего его предприятия заканчивались крахом, но энергия била в нем ключом, и я чувствовал, что с ним не пропадешь. Однако его рассказы вселяли в мою душу и тревогу. Еще не столкнувшись ни с одним хозяином, я уже боялся и ненавидел их, мне казалось, что это все мои будущие враги. Поэтому особенно веселыми казались рассказы Морица о том, как ловко он морочил головы импресарио, мстя за унижения и за то, что они присваивали себе деньги артистов.
Заражала и уверенность в том, что он непременно будет мировым артистом. Под влиянием этой уверенности мне все казалось легким, и я начинал верить, что и сам тоже добьюсь всего, о чем мечтаю. Тем более что он мне показывал, как надо держаться с директорами, не теряя своего достоинства, как пускать им пыль в глаза. Теории свои он тут же подкрепил практикой, нам ведь надо было снимать помещение для наших гастролей.
Мы зашли в кинематограф, и Мориц небрежно и свысока спросил контролера, можем ли мы видеть директора. Директор - выутюженный и набриолиненный молодой человек - подошел и поинтересовался, в чем дело. Мориц с большим Достоинством и очень деловито осведомился, не сможем ли мы снять это помещение для наших гастролей.
- А вы кто такие? - Я ученик Уго Училини,- ответил с гордостью Мориц и развернул афишу.
Директор кинул на афишу взгляд и даже зачем-то понюхал ее:
- Это вы сами ее заказали?
- Да, а что?
- Надеюсь, что вы имеете на это разрешение от самого Уго Училини?
- Да, конечно,- не моргнув глазом, ответил Мориц.
- А это ваш коллега? - спросил директор, указывая на меня.
- Да, это известный куплетист Петя Тарахно.
Я невольно покраснел от такой рекламы, впервые произнесенной вслух. Но, видимо, наш, вернее, Морица независимый вид не обманул директора.
- Вот что, дорогие мои, помещения я вам не сдам, у вас денег не хватит на аренду. А могу вам предложить три вечера выступать с вашей программой после фильма. Сколько вы хотите за вечер?
- Пятьдесят рублей! - не дрогнув ни одним мускулом, сказал Уриновский.
- Ну нет, сам Убейко получал у меня за три выступления в вечер по десять рублей. Так то ж Убейко! А потом ко мне приедет известный трансформатор из Петербурга Ковецкий, а за ним - куплетист Сергей Сокольский. Так что вы мне не особенно и нужны. Да к тому же, наверно, у вас и афиши нет!
Мориц показал керченскую афишу Английского клуба. Лицо директора чуть просветлело.
- Так вы гипнотизер, манипулятор и трансформатор сразу. Это лучше. Вы выступите у меня три вечера, и за каждый вечер я плачу вам пять рублей на двоих.
Мориц хотел было возмутиться, но подумал и подписал контракт. Деньги-то были на исходе.
Вечером состоялось наше выступление. Я помогаю Мори-цу за кулисами переодеваться на ходу, держу наготове то халат, то пиджак, то брюки. Делать нужно все молниеносно: только он со сцены выходит в дверь, я ему набрасываю халат, а перешагнул порог - срываю с него брюки, прикрепленные кнопками. Пока Мориц доходит до другой двери, я даю ему в руки трость и надеваю на него шляпу. Правда, теперь я почувствовал, что мы мало репетировали - у Морица и у меня все получается нечетко, недостаточно быстро, паузы затягиваются, и из публики кто-то кричит ехидно:
- Я утром на работу одеваюсь и то быстрей!
Время от времени раздается свист. Мы начинаем волноваться, и от волнения у нас все валится из рук. Мы понемногу сбиваемся с ритма. Мориц, превратившись в даму, забыл снять усы и снял их на сцене под громовой хохот зала. В следующей сцене в комнате появлялся вор, когда вор прятался, появлялся городовой. Я же должен был сорвать с "вора" брюки, под которыми были брюки городового. Но в спешке я дернул так усердно, что Мориц остался в одном белье. Вот уже кончается его текст, ему надо перелезть через окно в комнату, а он стоит с голыми ногами. О! Какие слова были брошены им в мою сторону! Как они меня не испепелили - до сих пор не пойму. Я растерялся окончательно. Подаю Морицу брюки, но в это время мы неосторожно опираемся о "стены" дома, и Мориц вместе с кулисой и брюками падает на сцену, выбирается кое-как из декораций и растерянно стоит в своих широких цветных "панталончиках" на виду у всей публики. В зале "рыдают" от смеха. Кто-то догадался закрыть занавес...
Влетел управляющий и, не слушая объяснений Морица, хлестнув его ладонью по щеке, велел немедленно убираться. Потом повернулся ко мне.
- Ну, куплетист, известный юморист, сейчас твоя очередь! Если ты выступишь с таким же успехом - лучше на глаза мне не показывайся!
Я уже с самого начала был в костюме босяка, но меня била лихорадка, и я плохо соображал, что к чему. Я даже не подумал, что сейчас, собственно, состоится мое первое профессиональное выступление, что это не рабочий цирк и не любительский концерт, где простят любую оплошность... А директор, перекрывая хохот, уже объявляет на авансцене:
- Господа, сейчас перед вами выступит известный куплетист, любимец Одессы.
При чем здесь Одесса, подумал я, я же из Керчи выехал первый раз в жизни!
Когда открыли занавес, мне показалось, что я стою в пустыне, на краю обрыва. Сцена огромна, а зал - черная бездонная дыра. Не соображая, бессознательно, по привычке, если можно говорить о привычке, я начал читать монолог "От зари до зари", а в голове лишь одна мысль: как бы не забыть. И едва я сказал:
- "И ты, мой друг, страдаешь тоже..." - как сразу же забыл, что дальше. Пока никто не заметил, начинаю читать сначала и думаю: как бы проскочить то место. Но едва я произнес:
- "И ты, мой друг, страдаешь тоже..." - как снова остановился и откровенно растерянно замолчал. Из зала кто-то крикнул:
- Начинай опять сначала, может, вспомнишь!
Но я не успел начать, как пианист заиграл ритурнель, и это означало, что я должен петь куплеты. "Говорят, говорят, ну и пусть говорят...". Я спел первый, второй, а третий забыл как начинается. Пианист, поняв это, проиграл какой-то переход, а я ни одного куплета больше вспомнить не могу и вдруг ни с того ни с сего начинаю выбивать чечетку.
- Давай пой! - кричат из зала.
- Погоди, - отвечают ему, - не видишь, человек слова забыл!
И в это время я слышу громовые шаги директора, который идет ко мне по проходу зала. В ужасе от мысли, что оп изобьет меня прямо на сцене, я бросаюсь за кулисы, черным ходом выбегаю на улицу и мчусь к гостинице, словно меня преследует отряд городовых. На этой же скорости влетаю в комнату.
Мориц сидел на узлах.
- По морде дал?
- Не успел...
- Собирайся, здесь нам делать больше нечего.
- Куда же?.. Я поеду домой...
- Значит, артистом ты больше быть не хочешь? Или ты думаешь, что слава к тебе сама придет? Ладно. Расплатимся с хозяйкой вот этими платьями - и айда на берег. Вернемся пока в Керчь.
Свободное копирование
