И вот теперь мы собираемся в цирк. Я с любопытством разглядывал три розовые бумажки - цирковые билеты, но мать отняла их:
- Еще потеряешь.- И придавила их на комоде разбитой вазочкой, чтобы не улетели.
Мать всегда была очень серьезной и строгой, даже суровой. Я да и отец побаивались ее острого взгляда. Она была человеком замкнутым, всегда держалась обособленно, чуть-чуть ото всех в стороне. И только в песнях раскрывалась ее душа. У нее было красивое контральто, и она любила, если уж оказывалась в гостях, петь русские и украинские песни.
Но в то же время мы знали, что она добрая и всегда справедливая. Еще мне кажется, что мать была очень гордой и полной чувства собственного достоинства. Она самоотверженно скрывала нашу нищету. Почти совершенно неграмотная, она старалась казаться образованной.
И вот в тот долгожданный день мать вынула из комода костюм отца и свое платье, в комнате тотчас запахло нафталином. Этот запах регулярно возникал в нашем доме на рождество или пасху или в какие-нибудь другие торжественные дни.
Как всегда в такие дни, мать выгладила отцу сорочку и начистила свои высокие ботинки и штиблеты отца черной ваксой. Когда отец проснулся, мать велела ему одеваться, хотя до представления было еще четыре часа. Но отец послушно уселся у осколка зеркала, а мать начала бегать вокруг него. Они были целиком поглощены сборами: ковыряли ножницами заклепанные крахмалом петли рубашки, пристраивали воротник и галстук. В мозолистых руках отца крахмальный воротник быстро измялся, и мать ринулась было к его шее с горячим утюгом, чтобы разгладить воротник прямо на отце, но тут уж он воспротивился и сказал:
- Не беда, под пиджаком не видно.
Закончив сборы, отец сидел на стуле с вытянутой шеей, точно проглотил аршин, и отдыхал, а мать вытирала полотенцем пот с его лица и поучала:
- Нужно, Гора, быть всегда красиво одетым и походить на барина. Ничего, что ты рабочий.
- По одежке встречают, да по уму провожают,- осторожно оборонялся отец. Но мать это не убеждало.
Приготовив отца, она принялась за себя: натирала щеки румянами, наводила тушью брови. Достав из комода корсет, она велела отцу помочь осторожно надеть его через голову и затянуть сзади шнурки. Но как ни старался отец - корсет не сходился. Постепенно фигура матери становилась все худее, а лицо синело, однако она неумолимо подгоняла отца:
- Тяни... тяни...
Когда оставалась небольшая щелочка, на помощь звали меня, и мы вдвоем до отказа затягивали шнуры. Наконец эта, на мой взгляд, пытка заканчивалась, и мать было не узнать: тушь с бровей текла по лицу вместе с румянами и белилами, прическа была похожа на разоренное гнездо.
На минуту оба они молча замерли на стульях, как магазинные манекены. Затем мать быстро восстановила лицо и взялась за меня. На мне оказался костюм, перешитый из отцовского, голову прикрывал картуз.
Перед выходом мать натянула до локтей белые вязаные перчатки, взяла зонтик, хотя дождя и не предвиделось, а отец шляпой прикрыл курчавые волосы, которые никогда не причесывались, а только по мере надобности состригались.
Наконец мы вышли из дома. Мать тотчас взяла отца под руку, подняла выше голову (нам с отцом она постоянно твердила: "Выше голову"), и наше шествие в цирк началось.
Сейчас мне уже более восьмидесяти лет, но свое первое знакомство с цирком я помню так, как будто это было вчера.
Все мне в нем понравилось: и портьера над входом, где стоял контролер, и то, как он, отрывая кусочек билета, всем говорил: "Пожалуйста, заходите",- и красочные плакаты с забавными лицами клоунов, и украшенные цветными султа-пами головы холеных лошадей. Само помещение показалось мне необыкновенно роскошным: скамьи для зрителей первых рядов были покрыты бархатными дорожками, задние места оклеены яркой бумагой, на земляном полу - песочек. Газовое освещение - в то время редкость - было празднично ярким. Духовой оркестр местного гарнизона, сопровождавший программу, играл и до начала и в антрактах. Униформисты были одеты в гусарские костюмы с аксельбантами.
В программе выступали иностранные и русские артисты. Некоторые имена и номера я помню до сих пор. Принцессой из сказки показалась мне гротеск-наездница Жаннет. Но, конечно, больше всего мне понравилось выступление Анатолия Леонидовича Дурова. Именно благодаря Дурову родилась моя любовь к цирку.
Может быть, старательность, серьезность и мучительность сборов в цирк как-то подогрели и подготовили меня, но я сидел завороженный, не мог дышать, и меня бил озноб так, что стучали зубы. Мать беспокойно спрашивала, что со мной, почему я дрожу, уж не заболел ли? Но я молчал, не понимая, что со мной, не зная, что ответить, а сам думал: вот бы мне стать клоуном...
Свободное копирование
