Искаженные схемы

Искаженные схемы

То, что я сейчас расскажу, тоже имеет, между прочим, некоторое отношение к театру, правда, довольно отдаленное.

Однажды ко мне в амбулаторию явился на прием очень красивый юноша. У него были большие, светлые глаза и румяные щеки. Крупный нос, прямой и точеный, и резко очерченный подбородок свидетельствовали об его аристократическом происхождении. Революция уничтожила носителей голубой крови. Но это был, по-видимому, один из последних могикан.

У него была восхитительная фигура. И неспроста. Он был учеником балетной школы.

Юношу беспокоили пятна на теле. Он вытянул руки и указал мне на несколько розовых точек у локтевого сгиба. Пятна не зудели и не болели, но они были ему очень неприятны, так как профессиональные занятия требовали обнаженных рук.

Я попросил его раздеться.

— Но зачем, доктор? — возразил он. — У меня ведь больше ничего нет.

Я настоял.

Он нехотя стал расстегиваться. Делал он это застенчиво, видимо смущаясь меня.

У него были упругие мускулы. Линии рук, плеч, спины и живота были безупречны. Его тело было воплощением мужской силы и молодости, еще не достигших расцвета.

Я тотчас же увидел сыпь на его груди и животе, что заставило меня исследовать паховые сгибы.

Он густо покраснел, повторив недовольным тоном.

— Доктор, у меня же там ничего нет. Меня беспокоят только руки.

Под пальцами я нащупал вздутия, походившие на крупные бусы. Это были пакеты зараженных желез. Сомневаться в том, что юноша был болен сифилисом, не приходилось.

Должно быть, я не сумел скрыть выражения тревоги. Глаза молодого человека были устремлены на меня и неотступно следили за мной.

Ему было шестнадцать лет. С самого начала жизненного пути ему предстояло влачить груз, более тяжелый, чем свинец и камень.

Пусть это с врачебной точки зрения не так. Пусть это такая же болезнь, как и всякая другая, как экзема, малярия, болезнь, которая вполне поддается излечению, если она обнаружена. Наконец, она не позор, а несчастье. Но это знаем мы, врачи. Для многих же сифилис — пугало. Это то, хуже чего не бывает. Это — провалившиеся носы, язвы, от которых нет спасенья, разъеденные челюсти, щеки, ноги, губы.

Я долго мыл руки, обдумывая, как ослабить удар.

Одно обстоятельство несколько смущало меня. Я размышлял о нем, пока струйки воды медленно стекали с пальцев моих рук. Это то, что я не обнаружил признаков склероза.

Сейчас я объясню, в чем дело.

Железы у юноши были всюду увеличены: и у локтя, и под мышками, и на шее. Везде я их ясно ощупывал. Это показывало, что процесс успел генерализоваться. Яд проник всюду. Сыпь доказывала то же самое. Но железы не везде были одинаковой величины. Это очень важный признак. Где железы крупнее всего, там и находятся «ворота инфекции».

Это обстоятельство имеет иногда решающее значение, особенно при судебно-медицинской экспертизе в делах об изнасиловании. По этому признаку, когда других нет или они неясны, мы различаем половое и внеполовое заражение. Если женщина утверждает, что она стала жертвой насилия, а самые крупные железы врачи-эксперты находят, например, на шее, то они дают заключение в пользу обвиняемого.

В случае с учеником балетной школы железы — резче всего обозначались на пахах. Это указывало, во-первых, что заражение было половое, и, во-вторых, что микроб проник в организм где-то здесь.

Место проникновения яда представляет собой небольшую язвочку, сидящую на очень плотном и своеобразном основании. Тот, кто ощупывал пальцами это почти хрящевое образование, всегда сумеет отличить данное ощущение от сотни других.

Это и есть склероз.

Язвочка может исчезнуть, закрыться, зажить. Но след склероза, доступный глазу — или пальцу, обычно исчезает не скоро, если больной не лечится.

У моего пациента я не нашел никакого следа склероза. Это была загадка, над которой я размышлял у умывальника.

После того, как я вытер руки, я достал книгу для записи больных и стал заносить в нее сведения о пациенте. Как бы вскользь, я спросил его;

— Вы имеете дело с женщинами?

— Нет, — лаконично ответил он.

— Я вас прошу быт со мной откровенным, — оказал я. — Я задаю вам этот вопрос не из любопытства; речь идет о нашем здоровье. Дело не в пятнах и гораздо серьезнее, чем вы думаете. Говорите же правду.

Юноша в упор смотрел на меня.

— Я никогда не имел дела с женщинами, — повторил он.

Его голос внушал доверие. Но ведь и факты не лгали. В чем же дело?

Я попробовал подойти к нему другим путем. Я спросил, живет ли он один или в семье, любят ли его родные.

— Вы слыхали о венерических болезнях? Не болели ли вы ими раньше?

— Да, слыхал, — живо ответил он, — но у меня их никогда не было. Да и откуда взялись бы они у меня?

Я сделал вид, что поверил ему. Захлопнув книгу, я встал.

— Между прочим, — оказал я, — не было ли у вас недавно язвочки где-либо на теле, — в нижней части живота, на губах, на языке?

Юноша уклончиво покачал головой:

— Не было.

Я начал выходить из себя. Не могло же быть так, как он говорил! И к чему эта явная несуразная ложь.

Вдруг мне пришла в голову одна мысль… Это была совсем неожиданная, нечаянная мысль. Я сам не знаю, почему я остановился на ней. Может быть тому была причиной его стыдливость, которая показалась мне очень странной.

Но, как бы то ни было, я не хотел оттолкнуть соображение, которое могло привести к разгадке. Я знал, что, как врач, я всецело несу ответственность за свои слова, И я хотел полной ясности. Ведь я выносил приговор на многие годы, на всю жизнь, быт может.

— Разденьтесь, — сказал я, — я должен вас снова осмотреть.

На этот раз он не сопротивлялся. Очевидно, он уже был встревожен моими расспросами.

Я повернул его к себе спиной и заставил нагнуться. И тотчас же в глубине между ягодичными буграми, у самого анального отверстия, я увидел пятнышко. Оно было величиной с кнопочную шляпку и пигментировано. Я ощупал его пальцами. Оно было твердо, как хрящ.

Это было то, что я искал. Это был инфильтрат, то ничтожное скопление клеток, которое едва можно было разглядеть.

Это был склероз.

Но как он мог туда попасть?

Теперь я скажу вам о моей неожиданной мысли.

Я вспомнил театральные нравы. Правда, уже отживающие нравы.

И, как видите, я не ошибся. Этот мальчик начал опыт любви с любви педераста.

Одно мгновение, меньшее, чем мгновение молнии, осветило мне то, что называется душой и телом человека. Брезгливость, темная, почти инстинктивная, смешалась во мне с жалостью.

Я назвал юноше болезнь.

Он вздрогнул, издав какой-то странный звук, внезапно сорвавшийся. И замер на месте.

Я говорил долго. Это была лекция, смысл которой заключался в том, что ничего ужасного тут нет, что это болезнь, от которой надо лечиться. Это случается и с другими, и все вылечиваются. Надо только выполнять все указания врача, и тогда болезнь будет побеждена.

Юноша стоял, опустив голову и потупив взор. Я не знал, о чем он думал, но он, несомненно, думал не о том, что я ему внушал.

Он что-то прошептал.

— Ну, получайте первый укол, — деловито сказал я, обжигая на спиртовке иглу.

Молодой человек повернулся с видом сомнамбулы.

После укола он застегнулся.

— Значит, можно вылечиться? — спросил он негромко, уже стоя у двери.

— Конечно! — я похлопал его ласково и ободряюще по плечу. — Я вам гарантирую исцеление.

Вас, может быть, удивляет, почему я вспомнил театральные нравы?

Очень просто. Среди артистов однополая любовь широко распространена. По крайней мере, так было еще недавно.

Известно, что однополая связь широко распространена в тюрьмах и среди матросов. Понятно почему. Ограничение физиологической нормы ведет к извращениям.

Но отчего в театральной среде мы встречаемся с тем же самым явлением, с таким огромным числом адептов гомосексуализма? Ведь не есть же, в самом деле, артистичность одно из свойств гомосексуализма!

Напрашивается такое объяснение: извращение от пресыщения. Нервы требуют остроты ощущений. С этой точки зрения педерастия считалась проявлением дурной воли, и во многих государствах уголовный кодекс отводил этим преступлениям против нравственности особый ряд статей.

Современная наука не совсем согласна с этим взглядом. Вернее, она совсем с ним не согласна.

Гомосексуалистом, оказывается, может быть не каждый. Конечно, можно воспитать и привить какие угодно вкусы. Но в огромном, подавляющем большинстве случаев гомосексуалистом надо родиться, как поэтом или как сиамскими близнецами. И за тяготение к образу и подобию пола своего карат не следует, как нельзя карать человека за то, что он родился блондином, а зрачок у него черный.

Медицина и физиология открыли нам тайну гомосексуализма.

Теперь в моде учение о внутренней секреции. Вероятно, многие слышали о железах, гормонах, корреляции. Учение о секреции есть, так сказать, учение об интимных лабораториях организма.

Но что такое организм?

Это есть соотношение частей. — то есть не только туловище и конечности, различные ткани, жидкая и полужидкая среда, органы, клетки и прочее. Это есть, кроме того, и связь. Гармония частей, включая сюда и гармонию психики, — это основа нормального организма.

Когда растет организм, все его ткани, вплоть до самых микроскопических разветвлений, обычно развиваются пропорционально.

Кто из нас не задавался вопросом, кто не задумывался над этой чудесной тайной творения! Отчего у нас правая и левая рука, например, одинаковы и соответствуют во всякий момент жизни длине и объему головы, ног, туловищу? Кто следит за этой соразмерностью с точностью часового механизма и с совершенно непогрешимой бдительностью?

Теперь мы знаем, что об этом заботятся железы внутренней секреции. Я назову вам некоторые из них. Щитовидная железа на шее, зобная, надпочечники, паратиреоидные железы. Анатомически их объединяет одно свойство: они не имеют выводного протока, как напр., слюнная или слезная железа. Отсюда и название: внутренняя секреция.

Эти небольшие мясистые кусочки представляют собой колоссальные источники энергии, заряды подлинной жизненной силы. Они вырабатывают гормоны, которые поступают в кровь. Взаимодействие, и влияние последних на организм и на все интимные отправления нашей психики и тела, определяют в конечном счете и наше существо, и наши особенности.

Это и есть пресловутая корреляция органов.

Попробуйте вообразить себе, что получится, если одна из этих желез сдаст, или если выпадет функция.

Сейчас же произойдет катастрофа.

Мы знаем подобные случаи. Вот, напр., у стройного юноши начинают непомерно вытягиваться руки и ноги. Кисти и стопы внезапно резко увеличиваются. Получается уродливая форма гигантского роста. Это — болезнь: акромегалия. А происходит она от того, что передняя доля шишковидной железы мозга по неизвестной причине начинает обнаруживать чрезмерную деятельность.

Задержимся немного на этом примере.

Гигантизм может быть вызван искусственным путем. Удалите половую железу, скажем, яичко, кастрируйте мужчину в периоде возмужалости, и вы получите в результате тот же непомерный рост.

Это объясняется тем, что рост есть результат взаимодействия нескольких желез, при чем одна из них усиливает или ограничивает деятельность другой. Функция половой железы, например, парализует функцию мозгового придатка. При отсутствии первой организм приобретает ничем не сдерживаемый стимул к росту.

В этом случае человек может, на самом деле, перерасти самого себя.

И наоборот.

Это о железах внутренней секреции вообще. Теперь о том, что есть пол.

Ведь мы не можем теперь ограничиваться первичными и вторичными половыми признаками. Волосы, борода, бюст, подкожный жир и органы деторождения — это очень мало.

Рамки раздвигаются всеобъемлюще. Это уже и строение скелета, и рост его, и плотность костяка, и ширина плеч, и ширина таза, строй всего тела, и мозговые полушария, и извилины коры. Это уже вся физика, физиология, анатомия и психика.

Или почти вся.

Пол — это настройка человека на ту ноту, которую он берет в мире. И его тембр и диапазон. В конце концов — пол это все. Но пол — это половая железа. И человек есть то, что есть его железа.

У мужчины — это яички и предстательная железа. У женщины — яичники.

Таково в общих, грубых чертах учение о внутренней секреции и о гормонах.

Отсюда становится понятным остальное. Гомосексуалист — это жертва недоразумения. Если вам противно однополое влечение, то не воображайте, что это плод вашей чистоты, брезгливости или добродетели. И тех, кому оно приятно, не забрасывайте камнями. Ибо они ни в чем не виноваты.

Силы, созидавшие их во чреве матери, допустили ошибку. Внутриутробный архитектор попросту просчитался. В результате мужской зародыш получает в какой-то доле своей половой железы деталь, соответствующую особенностям женской половой железы.

И подобно тому, как земная скважина неразрывно тянется через все геологические наслоения, так через все существо человека, на протяжении всей его жизни проникает след этой роковой ошибки.

В повседневности это явление объясняется просто; изменение направления полового влечения. А такого человека мы называем гомосексуалистом.

Если вы наблюдательны, то вы, вероятно, уже сами обратили внимание на талию гомосексуалиста: она коротка, как у женщины.

Вейль произвел множество измерений. У нормального мужчины соотношение длины верхней половины туловища к длине нижней составляет 100:100, а у гомосексуалистов — 100:108. Это и есть женский тип.

Я не знаю, был ли я вам ясен. Мне хотелось сделать понятным одно: гомосексуализм — не извращение вкуса, не только дурная привычка.

Очень часто это рождается.

Можно ли восставать тогда против этой нелепости природы?

Раньше с этим приходилось мириться или бороться репрессией. Теперь эту эмбриологическую ошибку может исправить часто нож хирурга. Стоит отыскать дефект в строении органа и оперативно удалить его из организма, чтобы восторжествовала норма. Искаженный пол выправляется. Могучее развитие хирургии, нужно думать, скоро сделает это вмешательство науки ординарным.

Там же, где вкусы привиты дурным воздействием, сексуальные неправильности должны лечиться по общему принципу: рациональным воспитанием и оздоровлением среды. Среды даже в самом широком смысле.

Социальной среды.

Мы договорились чуть ли не до социальных задач. И совсем забыли юношу из балетной школы.

Знаете, что с ним произошло дальше?

Я лечил его в продолжении месяца. Ко мне пришла однажды его сестра, которой он все рассказал. Она тоже была до замужества балериной. Она разрыдалась у меня в кабинете, потрясенная печальной новостью. «Мой бедный брат, мой дорогой мальчик…», — повторяла она сквозь слезы. К тому же она боялась за себя, за мужа, за детей. Я успокоил ее и дал ей необходимые наставления.

На середине курса лечения больной однажды не явился. Я не придал этому значения.

Прошло несколько дней.

Вечером, когда я уже кончил работу, пришла женщина в черном. Я узнал бывшую балерину.

В соседней комнате шаркала ногами и щеткой санитарка. Она хлопала форточкой, очищая прокуренный и промозглый воздух ожидальни. Звуки уборки доносились из-за двери тускло и стонуще, как будто жалуясь. Осенний вечер скучно смотрел в окно.

Я помню этот час сумерек. И эта женщина в трауре еще очень долго потом не уходила из памяти.

Маленький артист был в могиле. Он повесился.

Он оказался слитком впечатлительным. Сестра передала мне его письмо с несколькими словами благодарности.

«Вы были так добры ко мне»… И он почти извинялся, что умирает.

Мне больно и грустно всегда, когда я вспоминаю этот эпизод. Что-то бередит и беспокоит мою мысль. И мне часто кажется, что тяжесть этой смерти, какая-то часть ее, лежит и на моей совести. Все ли я сделал, чтобы остановить на пороге могилы эту поскользнувшуюся молодость? Сумел ли я достаточно ясно сказать ему, что вся его жизнь ведь впереди, и что неудачное начало, быть может, нисколько, или очень мало испортит ее расцвет и радости?

И что-то смутное, тревожащее иногда бродит во мне, как не развеянный призрак забытого искупления.