Нарбонн. Празднества, данные в Вильне в честь императора Александра - 3

В то время в Вильне занимались подготовлением к празднеству в императорском доме, в Закрете. Над нашими головами готова была разразиться гроза; и между тем все беспечно думали лишь об удовольствиях и о том, какое счастье иметь Александра в Вильне. Мы не только не предвидели его отъезда и приближения к Неману наполеоновских войск, но мы не знали даже, что французы уже прошли через Германию. В Литву не пропускали никаких вестей; никогда еще политика не была окутана столь непроницаемой завесой.

В саду Закрета строили для танцевального зала окруженную колоннами длинную открытую галерею; в полукруге ее предполагалось устроить обширный луг. усеянный цветами. Работа эта поручена была казенному архитектору, профессору Шульцу. Мой отец, будучи в Закрете, заметил архитектору, что глубина фундамента не соответствует высоте галереи и толщине колонн. Шульц сознался, что замечание это вполне справедливо; но он сказал, что недостаток этот он исправит, соединив верхнюю часть колоннады со срубом крыши. На следующий день вся галерея обрушилась со страшным треском. По счастью, это случилось в обеденный час рабочих; тем не менее один из них был раздавлен при обвале. Обезумев при этом зрелище и, быть может, опасаясь, что его заподозрят в тайных сношениях с французами, не доверяя снисходительности государя, несчастный Шульц бежал. За ним бросились в погоню по его следам; но нашли лишь его шляпу на берегу реки: несчастный утопился! В самом деле, какой страшной катастрофой кончилось бы это событие, случись оно дня на два позднее, во время бала.

Государь, вся его военная свита, командовавшие войсками генералы, много известных лиц, -- неизбежно погибли бы при этом ужасном крушении. Французы, не обнажив своих шпаг, выиграли бы целую кампанию.

Тем не менее празднество в Закрете состоялось. Я никогда не видала такого великолепного праздника и таких веселых прощаний; ибо, кроме посвященных в тайну лиц, никто не мог еще предвидеть, что бал этот будет сигналом отъезда государя и отступления русских войск.

В восемь часов вечера все собрались в парке Закрета. Вечер был прелестный, небо слегка заволакивало облаками как бы для того, чтобы предохранить нас от жаркого солнца. Дамы в покрытых цветами элегантных туалетах уселись в круг на паркетной площадке, на лужайке, занимавшей место галереи и украшенной благоухающими померанцами.

Толпа лиц, привлеченных любопытством и в особенности желанием созерцать своего государя, разбилась на отдельные кружки. Со всех сторон, в различных местах парка раздавались гармоничные звуки духовых инструментов: это музыканты императорской гвардии играли избранные номера. Блестящее собрание разряженных женщин, военных в богатых мундирах и орденах с алмазами; рассыпавшаяся на зеленой лужайке огромная толпа, пестревшая разнообразными и блестящими цветами своих одежд, старые деревья, образовывавшие обширные пространства зелени; река Вилия, отражавшая в своем извилистом течении и лазурное небо, и розоватые оттенки солнечного заката; лесистые вершины гор, исчезавшие в туманном горизонте, -- все представляло чудную картину. Но вот появился государь... и все взоры сосредоточились на нем одном.

Государь был в этот день в форме Семеновского полка, с отворотами небесно-голубого цвета, который удивительно шел к нему. Государь обошел круг дам, которым он не позволил вставать даже тогда, когда он к ним обращался; затем он вступил в разговор с некоторыми из присутствующих мужчин. Дам пригласили освежиться прохладительными напитками; затем государю предложили открыть бал на площадке, чтобы собравшаяся толпа могла насладиться этим зрелищем. Со свойственной ему любезностью государь согласился и пригласил на полонез г-жу Беннигсен, исполнявшую роль хозяйки бала; затем он танцевал с г-жой Барклай де Толли, потом со мной, и при звуках музыки мы поднялись в главную танцевальную залу, обширную и ярко освещенную.

Я не стану повторять здесь все комплименты, с которыми государь соблаговолил обратиться ко мне, так же, как ко всем присутствующим дамам: подробности эти заняли бы слишком много места, безграничная галантность государя не поддается описанию. Никто в такой степени не обладал искусством придать грациозный оборот самым обыкновенным выражениям, и удивительным тактом, проистекавшим не только от находчивости, но и от редкой сердечной доброты. Желая узнать, предполагаю ли я вернуться в Товиани или остаться с отцом, государь прибавил: "На месте графа я никогда бы не расставался с вами!" Государь удалился во время ужина, который был сервирован без всякого этикета на двух небольших столах, в саду. Было так тихо, что огни не гасли, и блеск иллюминации, озарявшей часть парка, фонтана и реки с ее островами, -- казалось, соперничал со звездами и с мягким светом луны. Говоря со мной, император назвал луну, весьма, по-моему, непочтенно, -- фонарем, заметив, что это лучшая часть иллюминации. Кто бы подумал, при виде любезности и оживления, проявленных в этот вечер Александром, что он как раз во время бала получил весть, что французы перешли Неман и что их аванпосты находятся всего в десяти милях от Вильны!..

Шесть месяцев спустя Александр говорил мне, как он страдал от необходимости проявлять веселость, от которой он был так далек. Как он умел владеть собой!

Три дня после празднества в Закрете император покинул Вильну и отправился в свою главную квартиру, в Свенцяны. Надеясь, что пребывание Его Величества продолжится и не предвидя ожидавших нас событий, отец мой собирался устроить праздник в честь Александра.

В минуту своею отъезда государь издал красноречивый приказ по войскам, вызвавший всеобщий энтузиазм среди военных, восхищенных тем, что государь согласился стать во главе армии. "Я с вами, -- сказал он, -- на зачинающего -- Бог!" Слова эти явились как бы вдохновением свыше. Какая разница между благородным, религиозным тоном, характеризующим приказы Александра, верившего лишь в правоту своего дела и более всего в заступничество неба, -- и властным тоном приказов Наполеона, не признававшего другого божества, кроме того, которое он приковал к своей колеснице, -- Фортуны!

Не одни русские войска покинули Вильну, но и частные лица из русских поспешили уехать со своими женами, детьми, со всем своим имуществом... Ввиду такой экстренной необходимости отъезжавшим были предоставлены все лошади города, а также частных лиц, за исключением моего отца. Между тем отец мой не стал даже из предосторожности прятать их, как сделали некоторые другие лица, поставившие своих лошадей на чердак, где полиция не догадалась искать их.

Прошло всего два дня между отъездом императора Александра и вступлением французов; но, вследствие волнения и тревоги, время это показалось нам смертельно долгим. На улицах не слышно было лошадиного топота, но люди бегали взад и вперед, сообщая друг другу тревожные и почти всегда неверные вести. Одни говорили, что под стенами города будет дано сражение, и советовали мне бежать в горы, так как пули разрушат наш дом. Другие, с бледными, перепуганными лицами, прибегали сообщить, что русские, отступая, подожгут город. Наконец, третьи уверяли, что они видели, как император Александр без мундира ходит по улицам и старается успокоить местных жителей, обещая не оставлять их. Генерал-губернатор Корсаков, уезжая, уверял моего отца, что бояться нечего. Изумление, недоумение, вызываемые ожиданием великих событий, не оставляли в моей душе места для тщетных страхов. Притом, последние не помогают в опасности и лишь убивают ту твердость духа, которая так необходима во всех обстоятельствах жизни.