Бегство из родительских поместий - 5

Освобождение отца из заключения

Когда отца освободили из заключения, мама отнесла в Торгсин (торговый синдикат, созданный чтобы выкупить у населения золото для покупки за рубежом заводов, станков, пароходов) чьё-то обручальное кольцо (мамино до сих пор сохранилось), может быть, бабушкино, или дедушкино, и мы с мамой отправились в Архангельск, где жил освобожденный отец. Работал он в морге санитаром.

Морг был патологоанатомическим отделением при институтской кафедре; размещался он в одноэтажном доме, одна сторона которого выходила в сад, а другая во двор. Весь двор морга до забора был покрыт деревянным полом из хорошо пригнанных друг к другу досок, лежащих на поднятых над землей лагах. Ни бумажки, ни соринки – безупречная чистота. Во дворе холодильник – ледник, дровяной склад, туалет и мастерская гробовщика. В холодильник зимой набивался лед, чтобы летом при необходимости можно было сохранить тело. Такие холодильники – ледники в городах использовались еще в начале второй половины ХХ века для хранения на складах большого количества продуктов – электрические холодильники в России были тогда еще большой редкостью. Лед для холодильников, в виде больших параллелепипедов (0.5 х 0.5 х 1м.) заготавливали на реках.

При морге кабинет профессора – заведующего кафедрой, ординаторская и лаборатория, где несколько лаборанток готовили микросрезы для занятий со студентами, для диагностики в сложных случаях и для диссертантов. Там же две аудитории, с классными досками и демонстрационными фонарями; на окнах были плотные черные шторы. На учебных столах, микроскопы и настольные лампы, чтобы можно было писать конспект в затемненной аудитории при демонстрации слайдов. При морге был патологоанатомический музей и собственно сама анатомичка – достаточно просторная, чтобы при вскрытии могли присутствовать студенты. В общем, кафедра института.

Вскрытие было обязательным независимо от того, где и почему умирал человек, – если дома, то по процедуре судебной экспертизы. Дома покойники не лежали. Сразу после смерти в морг, а из морга только на кладбище – за этим очень строго следили. Возможно, это было вызвано гигиеническими и антирелигиозными представлениями того времени.

Санитар был обязан выдать на катафалк тело, надлежащим образом убранное, уже в гробу. Никакой платы санитару, никаких вымогательств со стороны санитара в принципе быть не могло. Врач патологоанатом вообще к процедуре подготовки тела к захоронению не имел никакого отношения. Но, естественно, родственники умершего хотели как-то выразить благодарность санитару за одевание и прочие действия с телом близкого человека. Обычно благодарили, скромно положив в карман или в руку санитара трешницу, – а иногда и десятку за какие-либо особые услуги, например, за обработку формалином, если погребение задерживалось до приезда родственников.

Ставка (зарплата) санитара мизерная (рублей 130), но папа работал одновременно от больницы, от института, и ещё какие-то сверхурочные, так что набиралось прилично. До нашего приезда папа и ночевал в комнатке при морге, и жил очень сытно, не зная меры и не соблюдая диеты, – на первых порах это можно было отнести как к высвобождению желаний после тюрьмы.

Теперь пришлось снять комнату.

К началу занятий в школе я опоздал. В те времена классы формировались в соответствии с развитием учеников. Самые подготовленных зачислялись в 1А. Меня привели к директору, проэкзаменовали по букварю и арифметике и зачислили в «А».

С началом морозов мы пошли в магазин “Меха”, где отец для меня купил “пимы” – это комплект из прочных мягких сапожек с коротким жестким мехом наружу, на которые идет шкура оленьих ног, и пушистых меховых чулок из меха олененка мехом внутрь.

В Архангельске я впервые увидел папиного брата – дядю Петю, он был с дочкой. Лена примерно моего возраста. Где была ее мама, я не знаю, возможно, умерла в ссылке. Дядю Петю к этому времени или освободили и велели ехать куда-то в определенное место на поселение, или велели ехать из одного места заключения в другое – этого я не знаю, знаю только, что он был условно свободен, т.е. ехал без охраны, но маршрут был ему указан. Он или не знал, что его ждет на новом месте в отношении сытости, или, скорее всего, – знал. Карточек в это время уже не было, но хлеб в одни руки продавали с ограничением. В общем, мы все пошли в магазин и, подойдя к прилавку несколько раз, накупили дяде Пете целый мешок круглого черного подового хлеба.

Во дворе школы была большая снежная горка, залитая водой. На этой горке на переменках всегда катались на чем попало, а однажды, когда прибыли ненцы на оленях и забили одного оленя на питание детям, то катались на нартах, которые они оставили у школы. На этих нартах, пока их не сломали, мы катались “куча мала”. К сожалению, на одном из обедов мне с мясом попал олений волос, и меня вырвало.

От школьной самодеятельности на районном смотре в большом зале я читал стихотворение. В зале, кроме таких артистов, как я, никого не было, т.е. зрителей – артистов было человек тридцать. Среди рабочих и крестьян искали таланты и находили: Лемешев, например. Конкурсы проводились ежегодно, и школа должна была ежегодно показывать, что в школе есть самодеятельность. Учитель взглядом окидывал класс и назначал участника конкурса. Сами конкурсанты относились к этому серьёзно и старались не забыть слова, хорошо спеть, хорошо станцевать, правильно сыграть.

На уроке труда, и продолжая дома, я делал лагерь Челюскинцев – из бумаги сугробы и палатки, из воска человечков и, разумеется, поставил мачту с красным флажком. Из самоделок на уроках труда и дома помню модель однокрылого тупоносого истребителя величиной с детскую ладошку. Остроносые мне казались менее совершенными.

После окончания учебного года, мы с мамой вернулись в Ленинград. Семейная жизнь у родителей не получилась.

На Лахте дедушка и дядя Вячик работали, тетя Яня и тетя Геня учились, мама стала работать в конторе на Лахте. Дядя Вячик работал на Ленфильме.