Итак, мы ехали в Молотов. В 1942 году Военно-Механический институт, где работал мой отец, решили эвакуировать. Это именно тогда папе разрешили уволиться из института, и он поехал к нам с мамой.
Первоначально институт должен был перебираться в Пятигорск, а потом он перебазировался в город, называвшийся тогда Молотов.
Сейчас, много лет спустя, интересно это название прокомментировать. Имя В.М.Молотова город носил с 1940 года по 1957 год. До этого и после этого его название было Пермь. Этим именем в ХШ – ХУП веках называлась обширная область от Уральских гор до реки Печоры. Обозначало это название, по мнению лингвистов, на одном из ныне исчезнувших языков Карелии «далекая земля». Позже это название осталось за сравнительно небольшим районом на берегах реки Камы, а потом так был назван город, построенный в 1723 году на берегу Камы. Одним из районов города стал присоединенный к нему поселок Мотовилиха. В этом районе находился мощный комплекс промышленных предприятий (металлургические и артиллерийские заводы), и этот комплекс носил то же имя: Мотовилиха.
Мы приехали, и нас даже встретили. Какие-то дяди и тети, которых я видел впервые, обнимали моего отца, приветливо хлопали его по плечу… А я с любопытством рассматривал дома вокруг, проезжавшие мимо трамваи. Ведь я почти три года не видел города, живя в сельской местности, и городской пейзаж был для меня непривычен.
Поселили нас в одном из свободных помещений – в огромной комнате. Как я догадываюсь теперь, это была не используемая в тот момент аудитория, предназначенная для четырехгруппового потока студентов. После шестиметровой комнаты в Заводоуковске это было очень непривычно, и именно тогда у меня возникло подозрение, что слова: «жилплощадь» и «площадь» – почти синонимы. Помню, мама тогда сказала, что чувствует себя в этой комнате, как на улице. А для меня эта комната сыграла положительную роль. У многих папиных сотрудников, живших в этом доме, отведенном под общежитие, естественно, были дети, причем моих сверстников оказалось пятеро: одна девочка и четыре парня. Таким образом, я оказался в «мужском» обществе. У одного из парней (его звали Гера) был самокат. Кататься в коридоре нам не разрешали, и, когда погода была неподходящей, вся «мужская» компания собиралась у меня, и мы по очереди катались на самокате по нашей комнате, благо размеры ее это позволяли. И это обстоятельство помогало мне более тесно общаться с мальчишками, что было для меня, привыкшего к только девичьему обществу, очень полезно.
Единственная девочка (ее звали Валя) держалась от нашей компании в стороне. Но довольно скоро трое из нас решили, что мы влюбились в Валю. Исключением был только Гера, презиравший девчонок. Активная деятельность Эрота – бога любви – не обошла и Валю: она задумчиво слонялась по коридорам общежития и на всех подоконниках писала карандашом: Гера. Я был этим возмущен: я привык к тому, что девочки относятся ко мне благосклонно, и считал, что Валино внимание к кому-то другому было непростительной ошибкой.
В конце концов, мое терпение лопнуло, и на видном месте стены дома я написал углем все, что о ней думал: «Валька – дура». Я надеялся, что, прочтя это, она одумается и начнет писать на подоконниках уже мое имя. Но она не одумалась и пришла жаловаться к моему папе. На следующий день (это было воскресенье) папа объяснил мне, что на стенах и на заборах пишут только глупые люди, поскольку они знают, что написанное ими на бумаге никто и читать не станет. Потом папа взял табуретку и сказал мне:
– Идем, показывай.
Мы пришли к надписи, папа сел неподалеку на табуретку, а мне сказал:
– Давай, чисти стену и стирай написанное. А я пока тут посижу, отдохну.
Замечу, что в Вале я тогда полностью разочаровался, а на стенах и на заборах я больше никогда не писал.
Свободное копирование
