1715. Продолжение дневника последних дней короля - 64

Обедал король всегда за малым кувертом, то есть сидя один у себя в спальне за квадратным столом, стоявшим напротив среднего окна. Обед был в большей или меньшей степени плотным в зависимости от того, как распорядился утром король: подавать за малым или за очень малым кувертом; в последнем случае обед состоял из нескольких блюд и трех перемен, не считая фруктов. После того как был накрыт стол, входили главные придворные, за ними все значительные лица, после чего камер-юнкер объявлял королю, что кушать подано; он же и прислуживал ему за столом, если не было обер-камергера. Однажды маркиз де Жевр, ставший впоследствии герцогом де Тре-мом, поспорил с герцогом Буйонским, явившимся после начала обеда, утверждая, что тот не имеет права отстранить от службы за столом, но спор был решен не в его пользу. Я же сам как-то видел, как герцог Буйонский, придя в середине обеда, встал за спиной короля, прислуживавший герцог де Бовилье хотел уступить ему место, но герцог Буйонский учтиво отказался, сказав, что он сильно простужен и кашляет. Так он и остался стоять за креслом короля, а герцог де Бовилье продолжал прислуживать, но после громко заявленного отказа герцога Буйонского. Маркиз де Жевр был не прав: камер-юнкер лишь распоряжается в покоях короля и пр., но не прислуживает, эта привилегия полностью принадлежит камергеру, но зато он не имеет права распоряжаться в покоях; только в случае его отсутствия камер-юнкер прислуживает за столом, но если отсутствуют и дежурный и другие камер-юнкеры, то в покоях короля распоряжается вовсе не обер-камергер, а обер-лакей. Очень редко видел я во время обеда за малым кувертом Монсеньора и его сыновей, при этом они всегда стояли, и король никогда не предлагал им сесть. Постоянно видел и принцев крови и кардиналов, которые тоже всегда стояли. Частенько видел я Месье, который приезжал из Сен-Клу повидать короля либо оставался после совета по внутренним делам, единственного, на который он был вхож; в начале обеда он стоял и подавал королю салфетку; чуть позже, видя, что он не уходит, король спрашивал, не желает ли он сесть; Месье отвечал поклоном, и король приказывал принести табурет, который ставили у него за спиной. Через несколько секунд король говорил: «Садитесь же, брат». Месье кланялся и садился до конца обеда, когда он вставал и подавал королю салфетку. В иных случаях, когда Месье приезжал из Сен-Клу, король, выйдя к столу, приказывал поставить для него прибор либо спрашивал, не желает ли он отобедать. Если Месье отказывается, то через некоторое время уходил, и вопрос, не желает ли он сесть, не задавался, а если отвечал согласием, то король приказывал принести ему прибор. Стол был квадратный, и Месье усаживался на противоположной — стороне спиной к кабинету. Тогда прислуживающий, обер-камергер либо камер-юнкер, наливал Месье вина, подавал тарелки и забирал те, которые он отставлял, в точности как королю, но, следует отметить. Месье принимал их службу с отменной учтивостью. Ежели же они являлись к одеванию Месье, а такое иногда случалось, то прислуживали ему вместо его камер-юнкера, чем Месье был чрезвычайно доволен. За обедом у короля он вел беседу и весьма развлекал его. При этом он, хоть и сидел за столом, подавал королю салфетку, вставая и снова садясь, а когда передавал ее обер-камергеру, то мыл руки и ею же вытирал их. Обычно за обедом король говорил очень мало, изредка вставляя в разговор слово-другое, но если присутствовали вельможи, близкие ему, он становился несколько разговорчивей; так же было и при одевании.

Парадные обеды устраивались крайне редко: по большим праздникам или иногда в Фонтенбло, когда там бывала королева Английская. На обедах за малым кувертом дамы не присутствовали, лишь изредка я видел на них супругу маршала де Ламотта,[1] которая сохранила это право еще с тех пор, когда была воспитательницей законных детей короля и приводила их к обеду. Как только она входила, ей приносили табурет, и она усаживалась, потому что грамотой была возведена в герцогское достоинство.

Встав из-за стола, король тотчас же уходил к себе в кабинет. И в этот миг высокопоставленные лица могли обратиться к нему. Он останавливался в дверях, выслушивал и заходил в кабинет, и очень редко заговоривший следовал за ним, испросив позволения, хотя мало кто осмеливался на это. В таких случаях он вместе с последовавшим за ним становился в нишу окна, ближайшего к двери, и штора тотчас же задергивалась; отдергивал ее сам проситель, когда уходил от короля. Это время отводилось также побочным детям, внутренним слугам, а иногда смотрителям строений; все они дожидались в задних кабинетах, кроме первого лейб-медика, который присутствовал при обеде и сопровождал короля, когда тот шел по кабинетам. В это же время короля навещал и Монсеньер, если они не виделись утром; входил и выходил он через дверь, ведущую на галерею.

Король развлекался со своими легавыми, кормил их, потом шел в гардеробную и переодевался в присутствии нескольких высокопоставленных особ, которых камер-юнкер впускал по своему усмотрению, после чего сразу же через заднюю дверь и по собственной малой лестнице спускался в Мраморный двор, где садился в карету; пока он шел от лестницы к карете и по пути от кареты к лестнице по возвращении, с ним мог говорить любой, кто хотел.

Король чрезвычайно любил свежий воздух и, когда был лишен его, очень страдал от головных болей и недомоганий, причиной которых было то, что некогда он злоупотреблял духами и теперь уже много лет не выносил их, кроме запаха флердоранжа; об этом следовало помнить и, ежели надушился, не подходить близко к нему. Он был мало чувствителен к холоду, жаре и даже дождю, так что только очень сильная непогода могла помешать его ежедневным выходам на воздух. Поводов для выхода у него было всего три: раз в неделю, а то и чаще травить оленя в Марли или в Фонтенбло со своими и чужими сворами; стрелять в парках, и никто во Франции не стрелял так метко, так ловко и с таким изяществом, занимался же он этим раз или два в неделю, главным образом по воскресеньям и праздникам, а также в те дни, когда ему не хотелось устраивать большую охоту или заниматься со строителями; во все прочие дни он ходил смотреть, как продвигается строительство, и на прогулку по паркам и постройкам; иногда на прогулку приглашались дамы и устраивалось угощение в лесу Марли или Фонтенбло; в Фонтенбло же устраивались прогулки с участием всего двора вокруг канала, и это было великолепное зрелище, причем некоторые придворные выезжали на нее верхом. На других прогулках его сопровождали только самые высокопоставленные и наиболее приближенные к нему люди; исключение составляли те достаточно редкие прогулки в версальских садах, когда он один был в шляпе, или прогулки в садах Трианона, но только в тех случаях, когда он приезжал с ночевкой и на несколько дней, а не тогда, когда приезжал из Версаля, чтобы прогуляться, а потом сразу вернуться. То же было и в Марли, но там, если он оставался, все приехавшие с ним вольны были сопровождать его на прогулке, присоединяться, уходить, одним словом, вести себя, как им нравится. Это место давало еще одну привилегию, какую не давало ни одно другое, а именно: выйдя из дворца, король громко произносил: «Шляпы, господа!» — и тотчас все придворные, офицеры гвардии, люди, служившие на строительстве дворца, все, кто шел впереди, позади и рядом с ним, надевали шляпы, причем он был крайне недоволен, ежели кто-то не надевал шляпу или даже мешкал надеть ее; в продолжение прогулки все были в шляпах, а летом или в другое время года, когда он, рано поев в Версале, выезжал в Марли просто ради прогулки, без ночевки, она продолжалась по четыре-пять часов.

Охоты на оленей были гораздо многолюднее. На них в Фонтенбло съезжались, кто хотел; в прочих местах в них участвовали лишь те, кто раз и навсегда получил на них приглашение и форменный специальный кафтан, голубой на красной подкладке с галунами — одним серебряным между двумя золотыми. Таких было довольно много, но никогда не случалось так, чтобы они все собирались одновременно. Король любил, чтобы народу было достаточно, но большое многолюдье раздражало его и мешало охоте. Ему нравились страстные охотники, но он не хотел, чтобы на охоту съезжались те, кто ее не любит; такое поведение он почитал нелепым и никогда не выражал недовольства теми, кто ни разу не участвовал в его охотах. То же можно сказать и о картах; ему нравилось, когда в Марли постоянно и по крупной играли в ландскнехт, но в салоне там стояло множество столов и для других игр. В Фонтенбло в плохую погоду он с удовольствием развлекался, смотря, как сильные игроки играют в мяч, да и сам он когда-то превосходно в него играл; в Марли он часто наблюдал за игрой в шары, в которой тоже был очень силен.