* * *
В Москву мы прибыли рано утром. Закрытый автомобиль, знаменитый «черный ворон» начал возить нас отдельными партиями. Мне и трем моим случайным компаньонам повезло: нам не хватило мест в «черном вороне» и нас водворили на грузовик с вещами заключенных, под охрану двух конвоиров.
Все время, пока мы ехали по людным улицам, меня не оставляла мысль: прыгнуть с автомобиля на мостовую и скрыться. Я прилежно вглядываюсь в наполненные толпами улицы, вижу милиционеров, торчащих всюду, снующих в толпе военных, и мне становится ясным несбыточность моего предприятия.
Неожиданно автомобиль останавливается перед фасадом дома из красного кирпича в небольшом, уютном переулке. Это и была Бутырская тюрьма, получившая свое название от татарского князя Бутыра, плененного при взятии Казани. Здесь же в круглой кирпичной башне когда-то сидел, ожидая казни, Емельян Пугачев. В этой Пугачевской башне битком набито людей и помещение там такое же паршивое, каким оно выглядело, вероятно, во времена Пугачева.
В Бутырской тюрьме свои особые, чекистские порядки. Все здесь делается как в подвалах, таинственно и, порою, загадочно. Даже такое простое дело, как обыск при приеме, обставлен большими формальностями. Говорят здесь вполголоса и делается все бесшумно. На каждого прибывающего в Бутырки заполняется обязательно анкета. Пока все формальности будут выполнены, проходит много времени. А «черный ворон» все подвозит и подвозит новых обреченных. Но, наконец, начинают писать анкеты на людей нашего этапа.
Около анкетного стола происходит какое-то замешательство. Стол окружают серые мужики. Конторщик начинает их спрашивать:
— Фамилия?
— Бог знает.
— Фамилия, имя, отчество? — свирепеет конторщик.
Крестьянин спокойно отвечает:
— Бог знает.
Конторщик обращается к следующему. Повторяется такой же самый разговор. Конторщик с минуту смотрит на них с недоумением, затем срывается со своего места и исчезает в какую-то закуту, очевидно за справками.
Серые мужики стоят спокойные и молчаливые. Я спрашиваю соседа священника:
— Что это за люди?
— Имяславцы. Это православные. Только они верят, что антихрист уже пришел в мир и его слуги — большевики. Они не называют своих имен и не работают для антихриста. Друг друга зовут «брат» и «сестра», постятся все время и мяса не дят совсем. [1]
Непоколебимо-спокойные бородачи стоят молча. У ног их — деревенские холщевые котомки. Это все, что осталось у них от связи с родной деревней. Своего имени они никогда не поведают антихристовой власти и никогда не получат весточки ни от разметанной палачами семьи, ни из родной деревни. Их жен услали в другие лагеря, а дети остались предоставленными самим себе. Но крепкая вера этих серых богатырей им оплот и сила. Что семья, что дети и жена, коли пришел час предстать, перед Господом! И они всегда были готовы к этому престательству не запятнанными работою антихристу, сохранив в тайне от него свое имя, полученное при святом крещении.
Конторщик возвратился. Имяславцев куда-то уводят. Вновь течет нудное время. Люди, пройдя мимо анкетного столика исчезали за дверью и проходили следующее мытарство — личный обыск. В помещении становится после ухода части людей на обыск, посвободнее. Я пробую размять затекшие члены и ухожу к стенке за колонны. Здесь стены испещрены записями. Арестантская заборная литература, испещряющая стены камер и этапных помещений, не лишена интереса для свежего человека.
Здесь за колоннами стены исписаны скучающими заключенными. Надписи по преимуществу повествовательного характера, сообщают кто и куда проследовал. Попадаются иногда случайно знакомые имена и фамилии. Часто встречается пессимистическая надпись-поучение:
Входящий — не грусти,
Выходящий — не радуйся.
Кто не был — тот будет,
Кто был — тот не забудет.
Вот длинный список:
— Проследовали на Вышеру скаут-мастера.
— Сколько их?
— Восемнадцать.
Любители математических выкладок сообщают:
— Из Харькова проследовали на Соловки из камеры номер десять — двенадцать человек, имеющих сроков на сто лет.
Некто сообщает поговорки.
— С миру по рубашке — голому нитка.
Начертан даже целый интернационал.
Вставай полфунтом накормленный,
Иди в деревню за мукой.
Снимай последнюю рубашку,
Своею собственной рукой.
Лишь мы — работники всемирной
Великой армии труда,
Владеть землей имеем право,
А урожаем никогда.
Всякого рода ругательства и издевательства над «Ильичем» (Лениным) встречаются в надписях за колоннами. В одной из надписей сообщается:
— Напиши советскую эмблему, прочти наоборот и узнаешь чем все это закончится. Молотсерп.
Вновь подхожу к своему спутнику — священнику.
— Для чего здесь такие сводчатые высокие потолки и колонны, — недоумеваю я.
— Да, ведь это же церковь, тюремная церковь, — отвечает священник.
Я сконфуженно оглядываю всю постройку и убеждаюсь — конечно, здесь была церковь.
После долгих мытарств мы попадаем в сто двадцатую камеру на третьем этаже одного из корпусов и спешим растянуться на деревянных кроватях (топчанах), почти сплошь расставленных по всему пространству обширной камеры.
Свободное копирование
