***

+++

Письмо Жиге (В. Жигульскому), НГУ, физмат.

Ты знаешь, твоё письмо было для меня замечательным подарком. Давно не читал такой чистой, лаконичной, поэтической прозы. Что-то от Хемингуэя. «Там, где чисто и светло», это я без «б» говорю. Ты пиши почаще мне письма. Просто в свободную минуту черкни пару словечек, о чём сейчас думаешь. И вообще, попробуй об этом написать небольшой рассказ. Только не надо длинных, придуманных предложений. Пиши просто, как говоришь. Точно, предлагаю тебе настоящее дело. Попробуй просто для себя. Под настроение. Нечто такое, без сюжета. Понимаешь? Ты знаешь, Вовка, я с каждым днём всё отдаляюсь и отдаляюсь от тебя, от Тамарки, от всей той жизни, которой жил два-три года назад. Я это физически ощущаю. Но тем радостней будет наша встреча. Иногда я впадаю в такое угнетённое состояние, что отключаюсь от того, что меня окружает. Все, как говорится, делается похер. Я чувствую, что держусь на волоске. Внешне я полностью включился в новую жизнь и делаю всё, что мне говорят, но внутри накапливается нечто такое, что рано или поздно прорвётся. Может быть, конечно, и нет. Какой-то нелепый кошмар. Сон. А пробуждение будет через 2 года, 4 м-ца. Только ты не женись раньше времени. По вечерам скрываюсь в своем посту. Есть тут такая шхера –  «коридор кабелей» в моей агрегатной, я даже на днях посвятил ему экспромт:

***

Вы мне ближе отца и любимой моей:

агрегатная ЦАП, коридор кабелей.

И когда мне тоска темнотою грозит,

прихожу и сажусь на обшарпанный ЗИП.

Заскрипит подо мной понимающе он,

и мигнет мне единственный тусклый плафон.

Что успело в душе за весь день наболеть,

я открою тебе, коридор кабелей.

Я тут прячу некоторое подобие дневника, если сохранится, вместе почитаем. Ты, наверное, заметил, что из учебки я писал более оптимистические письма. Что ж, я избавился от иллюзий. Ты знаешь, что такое «минесса»? Угнетённое состояние после праздника или выпивки. Если гражданка была праздником, если большой выпивкой, то.....

+++ 

(г. Петропавловск-Камчатский, в/ч 81221, Коновальчуку-Карамазову)

«Поздравляю Вас с наступающим Новым, третьим годом! В бочке слева –  гнилой апельсин. Примите мэры. Лёлик» (Открытка, поздравление с третьим годом службы. Открыточка, конечно, попала в Особый отдел, случился напряг, но подозрение в шифровке вскоре развеялись, и все только посмеялись – М.К.).

+++ 

(Совгавань. Эсминец «Бесшумный»)

Здравствуйте, Миша! С глубоким сожалением спешу сообщить Вам, что я ещё жив. Самое последнее занятие, да? Наслаждаться тем, что жив. По вечерам я сажусь в венское, под белым чехлом, кресло, протягиваю худые, ревматические ноги к камину, набиваю голландскую, с длинным мундштуком трубку турецким табаком, правая рука моя безжизненно лежит  на белом, миниатюрном «под Мюрата», столике, на котором очередная бутылка пуэрториканского рому, левая ласкает точёный, покуренный чубук. Я курю, пью ром, который жжет нёбо и оставляет после себя запах шоколада и наблюдаю священную пляску огня. Когда ночь недостаточно черна, заменяю ром подогретым портвейном... золотистым фундадором, заворачиваюсь в старый рыжий плед, и долго сижу так, стараясь ни о чём не думать, и следить, чтобы портвейн оставался достаточно тёплым. И не слишком горячим, потому что нет ничего отвратительнее горячего портвейна и слишком холодных женщин. «А где-то далеко, за тысячи километров в пустынном мире, человек смотрит, как по небу ползёт холодное белое солнце, и думает лишь о том, чтобы умереть быстрее, чем шлюпку начнёт заливать вода». А мимо плывёт скалистый, поросший соснами берег. Ночью прошёл снег, он лежит на деревьях и на скалах. И только там, где волны ударяются о берег, камни свободны от снега и блестят на солнце. Ему стало совсем тепло. Его так и не заряженный автомат лежал рядом. На его чёрной, воронёной поверхности каплями собиралась вода. Он лежал, как красивая игрушка. Красивая, дорогая игрушка, еще тёплый от стрельбы. Но это всё детали. Детали быта, как говорил Ося. Нам было грустно, что вы скончались такой тяжёлой смертью, в «страшных судорогах». Нам очень тяжело это слышать, ибо высшее наслаждение в жизни – легко умереть. Легко умирают поэты. Им дано высшее наслаждение в жизни – легко умереть. Потому, что они поэты. Тяжёлой, мучительной смертью умирают государственные деятели, маститые прозаики, полководцы – все, кто в своих мыслях и делах не могут вознестись к тем прекрасным, недосягаемым вершинам, с которых взирают на жизнь и смерть поэты. Все, кто не сумел научиться любить землю, видеть особый смысл в глубинах слога, все, кто не смог вырваться из оков обыденности, кто не увидел в жизни больше, чем видит объектив фотоаппарата, все они умирают тяжёло и мучительно. Над ними тяготеют ненаписанные книги, невысказанные мысли, которые не стоят в итоге выеденного яйца. Они не увидели другой жизни, в которой царят законы другой логики, и в которой ещё живо понятие достоинства и чести. Хорошо быть только поэтом и не более (когда говорю «поэты», я не имею ввиду поэтов). «А по палубе, осторожно пробираясь среди обломков и трупов, лёгкой, непринуждённой походкой шел высокий странный человек. На голове его сверкал испанский шлем. Кираса из воронёной стали была богато украшена арабесками».

ххх

Пускай всё-таки еще полтора года твоё сердце не перестаёт биться, мы ещё пройдем по улицам нашей юности. Мы будем красивы, юны и элегантны. Женщины при виде нас будут прыгать на заборы, а мужчины прольют недопитое пиво на свои новые костюмы. К этому времени, к моему приходу, Вы хоть из-под земли достаньте бутылку «Пуэрто-Рико-ром», и за этой бутылкой я объясню вам в чём заключается смысл жизни, и это нужно сделать, чтобы перенестись в двухмерный мир. Остаюсь искренне Ваш.

Подпись.

«Я вышел весь до жвака-галса, как ветер в весте я поломался»