"Фома. Инвалид детства" (отрывок) - 1

«Фома. Инвалид детства» (отрывок)

«Ж и г а, потомок польских повстанцев, сосланных в Сибирь в 186-каком-то году, отличался уравновешенным характером, мягким юмором, способностями к точным наукам, был он светел, с польским раздвоенным подбородком и внимательными голубыми глазами. Дома у него говорили по-польски, но эта речь носила какой-то очень интимный характер, вряд ли кто-то знал, что у них дома была своя маленькая Польша, впрочем, как и у Ц в е г и (Цвенгера) была дома своя маленькая Германия с идеальной чистотой и ковриками  на стенках, на которых были записаны сентенции готическим шрифтом, типа гот мит унз, как и у  Ч у м ы  (Чумаченко) дома стоял щебет Оксаны на мови з матусей, смех со слезой, запах браги, чеснока и сала, у  Ф о м ы – вязаные половики, аккуратно сложенные книжки старшей сестры- студентки и всегда доброжелательная речь его родителей.  Фома писал стихи и рисовал, и, видимо, от сестры, которая училась в НГУ, он знал о внешнем мире несколько больше, чем остальные, особенно больше К о н а, которого звали Чёрным за цыганистую наружность, парня, как считали многие, без всяких способностей и потому способным на всё. Старший брат Кона к тому времени мотал второй срок после срока по малолетке, был известен в криминальных кругах с погоняловом Жора. Жора промышлял разбоем, сел в свое время за вооруженный грабёж – в основном брали машины «Связь», которые перевозили деньги из поселков в районный банк, так производили нерегулярную инкассацию.

   Скоро Жора должен был откинуться, как сообщали серьезные люди, которые появлялись вечером в доме Кона в сапогах, ватниках, а через пару дней уезжали в хороших костюмах, модных пальто и обуви. Это были каторжане, сидевшие большие срока по серьёзным уголовным статьям, цеховики, медвежатники, ну и просто, кто-их-знает, мошенники. Они поселялись ненадолго в доме Кона, люди деликатные, образованные, непьющие или очень малопьющие, и вечерами разговаривали с отцом Кона о политике, исключительно все разговоры были о политике, истории и литературе.

   В доме Чёрного Кона был просто салон Анны Павловны Шерер!

Жига и Фома приходили к Чёрному потрепаться, так это и называлось, пойдем к Черному потрепаться», и трепались они, ох, как трепались, казалось ни о чём, но о чём, это отдельная тема. Дело в том, что то, о чём они трепались, стало вскоре реализовываться, и чем дальше, тем больше, чем больше они планировали и фантазировали тогда, тем реальнее оно стало позже».

Фома во время этого трёпа занимал, как всегда, ироническую и независимую позицию, он играл Печорина, нет, он тайно играл Лермонтова, демонстрируя замашки Печорина, конечно же, тут была и пресыщенность жизнью и разочарование в любви и отчаянная храбрость, что проявлялось больше в игре в футбол, но уши Лермонтова виделись во многом: и в рисунках, которые он набрасывал в записной книжечке и в стихах, отрывочных строчках, зачёркнутых-перечёркнутых.

Стоит мне, блондину, лирическому герою, протянуть руку и достать эту коричневую записную книжку, как я выхвачу наугад строчки, вот сейчас: «...когда сомнение придет, когда отчаянье придет, себя сумейте пересилить, сумейте карандаш не бросить, пишите, будете правы...». Вот такие строчки, помеченные 8 мая 1966 годом.

***

Мы большие и маленькие.

Мы качаемся плавно.

Мы не люди. Мы маятники.

Это самое главное.

Мы живем ощущением

необычного мига –

прохождение линии,

понимания мира.

Мы живем не из корысти,

наша участь известная,

мы проходим на скорости

наслажденье отвесное.

Мы не славим молчания

измеренья четвёртого.

В мёртвых точках качания

мы действительно мёртвые.

Мы качаемся, странствуем,

ограничены крайне.

Мы стремимся из крайности

в неизбежную крайность.

Предвкушенье фиктивное –

к необычному ринуться,

суждено нам фиксировать

только плюсы и минусы.

Только точки молчания.

И об этом рассказывать.

А момент понимания

суждено нам проскальзывать.

А момент равновесия

удивительно маленький.

Нам живется невесело –

мы не люди, мы – маятники.

Запасемся терпением,

ночи зимние длинные.

Мы живем ощущением

продолжения линии.

Мы её догоняем,

объясняем, стараемся.

А когда затихаем,

с ней зачем-то сливаемся.

Мы большие и маленькие,

мы качаемся плавно.

Мы не люди, мы – маятники.

Это самое главное.