Братание - 7

* * *

Вечером в мою хату зашли два члена полкового комитета, Васильев и Анисимов.

-- Дмитрий Прокофьевич, -- заговорил Васильев, -- нам надо доклад Крыленко обсудить в комитете.

-- Что же, давайте обсудим. А что именно?

-- О внутреннем враге. Хоть командир и сказал, что наше дело бороться с внешним врагом, но мы понимаем, что внутренний враг -- наиболее опасен. Ведь противник что? Сегодня мы в него стреляем, завтра он в нас. Допустим, мир скоро.

-- Не понимаю, товарищ Васильев, откуда у вас такое представление, что у нас с австрийцами скоро мир будет?

-- Нельзя, Дмитрий Прокофьевич, не быть миру. Мы теперь сознательные, понимаем: что австриец-мужик, что русский мужик -- все одно. И нет нам никакого резона друг с другом воевать. Австриец уйдет к себе на родину и будет жить, как жил доселе. Мы, правда, уходя на родину, жить так, как раньше, не сможем. Нам надо новые порядки заводить, урядников, земских и становых выкуривать. Революция им небось не очень по душе пришлась. А мы свою линию твердо гнуть должны и внутреннего врага сломить.

-- Ну, это в тылу, -- говорю я.

-- А здесь-то, вы думаете, их нет? -- продолжал Васильев. -- Многие ли из офицеров на нашей стороне? Раз, два -- и обчелся. [285] Ведь это бывшие земские начальники, те же пристава, становые. Нужно в оба смотреть за офицерами.

-- Тогда, товарищ Васильев, этот вопрос надо обсудить не в полковом комитете, а отдельно, не вмешивая офицеров.

-- Ну, что же, давайте обсудим отдельно. Как это сделать?

-- А вот как: на этих днях полк уходит на позицию. Полковой комитет будет оставлен при штабе полка, и мы тогда на свободе сможем по этому вопросу потолковать.

-- Хорошо, согласны.

Васильев и Анисимов ушли, но через минуту вернулись:

-- Слышали еще новость, Дмитрий Прокофьевич?

-- Какую?

-- Только сейчас телефонограмма получена, что послезавтра назначено собрание офицеров и представителей от рот при штабе дивизии. Туда приезжают члены Государственной думы для разъяснения текущего момента.

-- Кто именно, вы не знаете?

-- Нет, об этом ничего не сказано. Вы пойдете?

-- К сожалению, не могу, я должен ехать в обоз к Максимову, чтобы условиться о получении вещей для моей команды. А послушать хотелось бы.

-- Я вам расскажу, что они говорить будут...

Приехал в обоз к Максимову. После делового разговора Максимов пригласил обедать. За обедом было много народа -- Пасха.

К концу обеда появился командир нестроевой роты Мокеев в сопровождении своего шурина, солдата Рожнова, который до призыва в армию имел в Туле крупную торговлю.

-- Говорят, вчера какой-то социал-демократ большую речь держал на митинге? -- обратился ко мне Рожнов. Я передал вкратце содержание речи Крыленко.

-- Ну, это социал-демократические утопии. Жизни они не знают. Напрасно хвастунишку Керенского в правительство пустили.

-- Чем хвастунишка? -- возмутился я. -- Он социал-революционер.

-- Хвастунишка он, а не социал-революционер. Болтает черт знает что, ни к селу ни к городу. Истеричные бабенки бегают за ним с букетами, и он возомнил себя чуть ли не спасителем отечества. Настоящая партия, которая может вести дело, -- это конституционно-демократическая.

-- Конституционно-демократическая? -- переспросил я. -- Это что -- кадеты?

-- Да, кадеты. Скоро в Петрограде открывается кадетский съезд, и от решений этого съезда будет зависеть дальнейшее направление политики. Они установят такой же порядок и образ правления, какой существует, например, во Франции. Теперь еще новые появились, -- обратился Рожнов к соседу, -- большевики действовать начинают. [286]

-- Что за большевики? -- спросил тот.

-- Социал-демократы большевики. Ведь социал-демократы делятся на два лагеря, на меньшевиков и большевиков.

-- Что же, большевики -- это те, которые большинство имеют?

-- Нет, они больше требований предъявляют. Требуют введения восьмичасового рабочего дня, немедленное социалистическое правительство. Их газета, "Социал-демократ", уже кричит: "Долой Временное правительство!"

-- Я не читал этой газеты. Она на фронт не проникает.

-- Из всех социал-демократов только Плеханов на правильной линии стоит, -- продолжал Рожнов. -- Он говорит: все партии должны объединиться, пока идет война. Надо немцев добить в полном единении с союзниками, а потом переходить к осуществлению внутренних реформ.

-- "Сначала успокоение -- потом реформы" -- так, кажется, Столыпин в шестом году говорил? -- шутливо заметил я.

-- Конечно, сначала войну кончить, а уж потом... -- солидно произнес Рожнов.

Грешный я человек, слаб насчет всяких партий. А надо бы познакомиться.

Смутно представляю себе разницу между социал-революционерами и социал-демократами. Одно мне ясно: социал-революционеры за то, чтобы земля была немедленно от помещиков взята и передана крестьянам, а социал-демократы за то, чтобы установить восьмичасовой рабочий день.

Но вот что такое большевики, надо будет разобраться.

Огромна тяга солдат к чтению. Литературы на фронте никакой нет. Из газет получаем главным образом "Армейский вестник", официальный орган штаба армии, а теперь и армейского комитета. Изредка доходит "Русское слово" и "Киевская мысль". Очень редко, отдельными экземплярами, газета "Вперед". Полковой комитет нарядил специального человека в Москву для покупки литературы и программ различных партий.

Когда я возвратился от Максимова, Ларкин сообщил мне, что уже несколько раз заходили Васильев и Анисимов справляться о моем приезде. Разговор о том, следует ли идти в окопы.

-- Вот тебе на! Если мы не пойдем, так кто же пойдет? Значит, наш полк будет лодырничать, а финляндцы сидеть?

-- Другие полки не идут, господин поручик, -- перешел Ларкин на официальный тон.

-- Какие -- другие?

-- Шестьсот одиннадцатый полк не идет.

-- Откуда ты знаешь? Ведь до этого полка верст шестнадцать.

-- Солдаты знают, у них связь налажена.

-- Расскажи подробнее, что ты знаешь.

-- Ничего я не знаю, ваше благородие.

-- Во-первых, я не благородие, а во-вторых, что за идиотский тон? [287]

-- Простите, господин поручик.

-- Опять?..

-- Дмитрий Прокофьевич. Наши ребята послали по соседним полкам своих представителей. Пришли и говорят: шестьсот одиннадцатый полк отказался третьего дня на позиции идти.

-- Может, командир у них сволочь?

-- Если бы не был сволочью, пошли бы... Что там было, Дмитрий Прокофьевич! Два батальона, которым нужно было идти на позицию, построились в полном снаряжении. Поп молебен отслужил, а потом солдаты вдруг открыли стрельбу. Стреляли вверх -- острастки ради, но некоторые целились прямо в офицеров. Полковой комитет смещен. Офицеров из комитета по шапке.

-- Значит, и меня скоро -- по шапке?

-- Ну что вы! Вас никто за офицера не считает... Минут через двадцать зашли Васильев и Анисимов. Васильев, протягивая руку, обратился ко мне:

-- Видите ли, Дмитрий Прокофьевич, настроение тревожное.

-- В каком смысле?

-- Боюсь, как бы завтра у нас эксцессов не было: идти на позицию солдатам не хочется. Нам надо заблаговременно обсудить, как реагировать, ежели солдаты откажутся.

-- Откажутся, тогда и поговорим. Если бы вопрос шел о наступлении, тогда, понятно, предварительно обсудить следует, насколько серьезно операция подготовлена. А тут дело простое: сменить финляндцев на знакомой нам позиции. Лучше расскажите, что было на митинге с членами Государственной думы.

-- Особого ничего. Собрали тысячу солдат, массу офицеров. Вел митинг командир Финляндской дивизии генерал Сельвачев. Вы его видели когда?

-- Нет, не видел.

-- Чудной такой, череп у него, словно сахарная голова, -- высокий, узкий. Поднялся на возвышение и сказал: прибыли господа члены Государственной думы, которые хотят разъяснить текущий момент. Скомандовал "смирно", потом "вольно". Рядом с ним встал член Государственной думы, князь Шаховской, а другой, Макагон... Говорил насчет необходимости защищать свободную Россию, что немец делает попытки использовать нашу революцию и разбить армию, чтобы снова поставить у нас царя. Рассказывал, что, когда у нас произошла революция и немцы об этом узнали, повели газовую атаку и пало несколько тысяч наших солдат.

Потом выступил Крыленко. Его солдаты слушали как своего. Он хлестко отделал и Шаховского и Макагона. Говорил, что Дума состоит сплошь из помещиков и капиталистов, что не она революцию делала, а рабочие. Словом, так думцев сконфузил, что солдаты хохот подняли. Крыленко поставил вопрос о жалованье: сколько они получают? Ответа не было. [288]