Надежды легально выбраться из дурки у меня не было. Тело, между тем, восстанавливалось без наркотиков. У меня появились толстенное брюхо. Лицо было жёлтое и при этом такое раздутое, как будто я уже оттрубила лет пятнадцать на «ранчо». Я с трудом засыпала. Почти каждую ночь что-то происходило на станции. И мне всё время казалось, что я упускаю случай бежать. Нет, совсем безнадёжно! Но каждое утро я принаряжалась, будто сейчас отправлюсь на точку. Я упорно причёсывалась и красилась.
Пришёл кто-то из чиновников. Сказал: «Ну, посмотрим, посмотрим…» От него я, по крайней мере, узнала, в какой тюрьме Детлеф, и какая у него статья. Тотчас села за стол и накатала ему огромное письмо. Отправила его, и сразу начала второе. Я хотела выговориться, но писать всё, как есть, я не могла. Потому что письма, конечно, читали. Читали, вероятно, ещё здесь на «ранчо», и уж точно в тюрьме. Приходилось лгать и в письмах. Писала, что счастлива, что мне вообще не требуются наркотики, и так далее…
От Детлефа я тоже получила целую стопку писем, и почему-то все в один раз. Он писал, что плохо поступил с этим фраером и чеками. Что он сделал это, только чтобы отколоться в Париже. Он хотел меня удивить… Вдвоём мы бы никогда не сделали этого… Детлеф писал, что скоро выйдет и ляжет в клинику. Я писала, что тоже скоро лягу в клинику. И мы оба писали, что после этого мы вдвоём переедем на новую квартиру. Мы снова и снова выдумывали себе этот рай в письмах… При этом я была уверена, что вообще никогда не выйду с «ранчо»…
У меня, правда, был ещё один настоящий шанс. У меня снова появился грибок, и я каждый день говорила врачу, что мне надо в больницу на операцию, а то, мол, схожу с ума от боли. И действительно: одним утром меня под строгим конвоем вывезли в больницу. После обследования я стала настаивать на лечении. Я уже знала, как вырваться из больницы. Обеспечила себе пропуск в больничный парк. Конечно, наркоманам его так просто не давали, но там был фокус. Я подошла к одной очень милой и косой сестре, сказала ей, что хочу покатать в парке старую бедную бабушку, которая уже не может ходить. Она ничего плохого не заподозрила, и сказала, что это очень мило с моей стороны.
Я срочно надыбала себе какую-то бабушку, которая нашла меня очень симпатичным ребёнком. Я выкатила её в парк и сказала: «Бабушка, один момент подождите, я сейчас вернусь». Через две секунды я была уже за забором.
Я долетела до метро и поехала к Цоо. Свобода! – я чувствовала её! Старая точка у столовки Технического университета… Я побродила там немного и подсела к трём молодым. Сказала, что только что с «ранчо». Это их впечатлило.
Мне страшно хотелось, а один из этих парней торговал. Сказал, что, если я буду посредничать для него, он даст мне чего-нибудь. Я сказала, давай. Он дал, и я вмазалась ко всем чертям прямо в туалете столовки…
Я вколола едва ли с полчетверти… Порошок был не супер. Всё равно – неплохо.
Меня потащило, но я была полностью в сознании. Должна же и я была попробовать, чем мы торгуем-то! Этот дилер был ещё совсем молодой, и я немного знала его по гашишной точке на Хазенхайде… Ходил ещё в школу. Лет так где-то шестнадцать. Я сразу поняла, что опыта у него не много. Иначе он подождал бы результатов, а уж потом платил…
Вдруг я почувствовала, что пятачок перед столовой просто кишит душманами, а мой дилер и ухом не ведёт. Пришлось подойти к нему и шепнуть «полиция», прежде чем он догадался собрать манатки. Я медленно шла в направлении Цоо, он – сзади.
Навстречу мне попался нарк с вокзала, и я сказала ему: «Стой, старик: облава у столовки, но я могу тебе достать отличный порошок». Молодой подбежал к нам, вытащил весь свой товар из кармана и сказал, что можно пробовать. Я подумала, что кончу сейчас! В трёхстах метрах облава, а этот идиот светит героином…
Сразу подошли те двое, что следили за нами. Бежать смысла не было. Этот мудак ещё попытался скинуть товар, и теперь повсюду в воздухе кружились лиловые чеки.
Нет – вот дурак, всё же… Теперь он всё хотел замазать клиента, свалить всё на меня, и говорил, что он тут ни при чём. Да…
Нас прислонили к машине, руки на капот, обыскали насчёт оружия, хотя никому из нас не было ещё и шестнадцати. Какой-то говнюк из полицаев повозил мне как следует по сиськам – сохраняла полное спокойствие. Я уже вмазалась, и ничто в мире не могло меня взволновать. Снова прикинулась хорошо воспитанным ребёнком.
Полицаи успокоились только после того, как увидели документы. Один из них сказал: «Девочка, тебе ж только пятнадцать исполнилось, что ты тут делаешь?» Я сказала: «Гуляю!» И прикурила сигарету. Он рассердился: «Эй, а ну брось! Курить вредно в твоём возрасте!» Сигарету пришлось затушить…
Нас привезли в участок и заперли в обезьяннике. Дилер сразу разревелся в сопли и только истошно кричал: «Выпустите меня, выпустите меня!» Я сняла куртку, положила её под голову, легла на полку и задремала. Такой прихват вряд ли мог меня испугать. Потому что о моём побеге из «Бонни» наверняка ещё не заявили.
Точно – через два часа меня выпустили. Я сразу пошла к столовке, но внезапно проснулась моя совесть с мозгами. Опять – вмазалась при первой же возможности, кошмар! Я разревелась. Идти было некуда… Я же не могла со своими булавочными зрачками заявиться домой и сказать маме: «А вот и я, салют! Приготовь-ка ужин!» Я зашла в старую консультацию университета. Там были очень разумные ребята, они уломали меня всё же позвонить маме. Мама вроде успокоилась, когда услышала, что я звоню из университета. Ещё по пути домой у меня ни с того, ни с сего поднялась температура, и когда я легла в постель, было уже около сорока. Я начала бредить, и мама вызвала скорую. Приехавший доктор хотел сделать мне укол, но я сопротивлялась не на шутку. Каждый день я кололась по два-три раза, но шприц в зад – этого я просто боялась…
Температура упала, и я лежала трупом. «Ранчо Бонни» отняло у меня последние остатки здоровья.
Свободное копирование
