Без завещания тоже плохо

Без завещания тоже плохо

Любовь Михайловна Эренбург однажды рассказала мне, что жена Пикассо пожаловалась ей на гениального своего супруга. Тот, оказывается, каждый вечер, пренебрегая всякими приличиями, подымается наверх, в комнату служанки.

— Бог ты мой! — пожала плечами Любовь Михайловна. — Есть из-за чего беспокоиться! Ему девяносто лет. Что он может ей сделать?

— Как что? — удивилась жена великого художника. — Завещание.

Не знаю, в самом ли деле у них там, на Западе, можно единым росчерком пера отказать всё своё имущество какой-нибудь шлюшке. Но у нас, я думаю, такой номер скорее всего не прошел бы. Да и не в обычае у нас было писать завещания. Что завещать-то?

Однако медаль эта, как оно всегда бывает, имела и другую, оборотную сторону.

Сидел я однажды в суде, болея за приятеля, который отсуживал у издательства какой-то свой зажиленный гонорар. Одно сквалыжное дело сменялось другим. Вдруг — в перерыве между двумя слушаниями — судья сказал:

— Гражданин такой-то! Пройдите ко мне, пожалуйста!

Сидевший рядом со мной старик неторопливо поднялся, поковылял по проходу и скрылся в судейской комнате.

— Мой-то, — кивнула ему вслед сидящая рядом старуха, — когда помер…

— Кто помер? — не понял я.

— Ну, мой старик… Вот, что пошел сейчас к судье-то… Когда он помер…

— Как помер? — опять не понял я. — Ведь он же живой!

— То-то и дело, что живой, — вздохнула старуха. — Он, стало быть, помер, а его… это… ре…

— Реанимировали? — догадался я.

— Вот-вот… ре… это самое… В общем, воскресили… Ну, а пока воскрешали, то, да сё, как сказали нам, что он, значит, помер…

— A-а! У него была клиническая смерть! — догадался я.

— Ну… Я ж тебе про это самое и толкую… Тут дети наши налетели и всё имущество растащили. Вот мы сейчас с ними и судимся.