18. Мой брат убит?
ФОТО: Леня после ранения и госпиталя, последнее фото
Мелькнуло и нам из-за туч солнышко – Лёня успел получить долгожданную весть.
Из письма от 6 августа 1943:
«Дорогие мама, папа и Ромуська!
Как давно не испытывал уже я радости писать подобным образом. Если бы вы знали, как я счастлив, что всё, наконец, уладилось! Целую дорогих маму, папу и Ромуську.»
Но через месяц письма от Лёни прервались. Мы ждали. Тревоги сменялись надеждами, и, когда сил не осталось, мама написала командиру воинской части «Полевая почта № 03594». Ответа не было, и она начала писать одну мольбу за другой в медсанбаты, Бюро учёта потерь… Спустя несколько месяцев пошли стандартные полоски-ответы: «Не поступал», «не числится», «не располагаем»… Пришло и два маленьких письма, из которых следовало, что был тяжёлый бой, никого в живых, вплоть до командиров рот, не осталось, поле боя осталось за врагом, раненных и убитых не подбирали...
Лёня исчез.
Пережив тюрьму, Шую, голод, унижения, ранение, многократно искавшую его смерть от стремительного раскалённого металла – вдруг исчезнуть? Прочитав великие книги, постигнув божественную силу разума, познав наслаждение свободой движения, услышав в себе восходящую музыку поэзии, предчувствуя любовь, так полно вложив молодость в будущую, конечно, яркую и полезную для людей жизнь – и внезапно исчезнуть?
Единственный брат, единственный родной человек, предназначенный стать моей опорой после неизбежного ухода родителей... Всё оборвалось. Всё естественное – разрушилось. С этого момента горькое сознание несправедливости, безысходности, обиды и боли навсегда засело во мне. И с течением лет, отходя всё дальше от этого рубежа, чувство горя, потери, разрыва не ослабевало. Лёня продолжал жить во мне, присутствовать над моей жизнью... И всегда подавать крепкую руку в отчаянных ситуациях. Не раз, оплёванный и униженный разными начальниками и инстанциями, я, случайно взглянув на фото, вдруг замечал, как твёрже сжимались губы родного лица, как требовательно и настойчиво он смотрел мне в глаза, его голос звучал во мне: «Я не успел, я всё отдал за жизнь, что же споткнулся перед малым, ты должен...»
Мой брат исчез. И многие годы после этого, когда улавливала мама любой слух, что кто-то где-то нашёлся, она снова в надежде и отчаянии писала в старые и новые адреса, и продолжались ответы: «В погибших, раненых и пропавших без вести – не числится». В этих отписках ясно читалось: «А кто вы такие? Нет имени вашего сына среди честных бойцов».
Снова страна, за которую отдал жизнь юноша, продолжала преследовать его, подозревала нашу семью теперь уже не в соучастии в тайной организации, не в антисоветской агитации – в предательстве. Преувеличиваю? Нет. Известно, что несчастные наши солдаты, попавшие в плен и выжившие там, после «освобождения» направлялись прямёхонько в лагеря и нередко погибали.
Лишь спустя много лет после войны, власти решились признать таких пропавших воинов, а, по существу, тысячи и тысячи солдат, павших в передней линии боя (а Лёня командовал отделением автоматчиков, они шли впереди и многие исчезали бесследно) – «пропавшими без вести».
Так никогда мы и не получили никакого официального документа с выражением хотя бы соболезнования.
Не оставляет меня мысль, что участь брата не была простым следствием кровавой войны.
Лёня в своей короткой жизни сделал всё, что мог. Но к аттестату отличника средней школы, видимо, были приложены и другие «документы». Посмотрите, когда в начале войны он, 16-летний паренёк, пришёл рядовым бойцом в пожарную команду, уже через несколько недель эти простые и не шибко деликатные люди заметили его способности и грамотность.
Неужели армейское начальство не разглядело, что этот солдат отличается от окружающих деревенских ребят? Его общее развитие, владение английским (думаю, и немецким) не делало логичным его направление в военное училище, использование в качестве переводчика, шифровальщика...? Понятно, в войне погибли тысячи его сверстников. Но понятно и другое – ему, как смертнику штрафного батальона, советская власть прочертила одну дорогу – на передовую. Вот он и попал сразу на фронт, был ранен, залечен и снова брошен в самое пекло, где погибал каждый.
Через 36 лет я увидел места этих боёв. Дикие брянские леса, глинистые склоны у берегов реки Десны, огромные крутые овраги, через которые чудом проползал наш "Москвич". С женой и младшим сыном мы оказались на квартире в бедной семье израненного человека. Узнав, что приехали мы не за грибами, а разыскиваем следы погибшего брата, хозяева преобразились, нас кормили, старались помочь и, как ни отказывались, спать уложили на свою кровать, а сами легли в прихожей на полу.
Мы обошли ближние и дальние сёла. Все поиски были напрасными. Здесь стыли под осенними дождями обширные поля со следами траншей и едва заметными бугорками могил. Никто их не касался. Я понял, из тех, что шли в бой, погибли все. Тяжкое волнение не оставляло меня. Сквозь напряжённую тишину казалось, что поросшие щетиной губы окопов кричали – вот следы его последних отчаянных шагов, здесь песок впитал его кровь…
В день отъезда забежала соседская девчушка и позвала нас ещё к одному соседу, который «что-то знает». Я зашёл в избу. Навстречу поднялся ещё не старый, крепкий человек в сапогах. Он подтвердил, что возле своего дома сам захоронил двух солдат, один из них был сержантом и не русским. Я вынул и показал ему фотокарточку Лёни. Хозяин чуть вгляделся.
– Точно, этот!
Приобретя снова дар речи, я спросил:
– Какого роста был сержант?
– Да вот, как вы, такого же росточка.
– Нет, мой брат был на голову выше...
– Да, один был повыше.
Он поспешил сказать, что с ними не было никаких вещей и документов. На другие вопросы он также легко менял ответы, если оказывалось, что признаки не сходились. После первого шока стало ясно, что ничего определённого этот человек не знает. Мы заехали на обратном пути в Брянск. Там сказали, что военкомат не даст разрешения на какую-либо экспертизу.
Через 50 (!) лет после войны, в разгар «перестройки», когда, как уверяли, сменили всех в КГБ, а в партии к власти вышли новые либеральные кадры, они, проявляя чуткость к гуманным идеям, заводят «Всесоюзную Книгу Памяти», куда на основе «поисковой работы» заносят имена погибших... А как насчёт пропавших без вести? Нет, «необходимо доказать, что воин действительно погиб и имеется заверенное свидетельство о факте смерти и месте захоронения и погребения» (пропал во время боя и 50 лет нет о нём известий – это ни о чём не говорит). Успокоившись, я написал в «Рабочий край»:
«Таким образом, всех павших за родину вы делите на две категории – полноценных и сомнительных, погибших без справки. Давайте, лучше с этой книгой подождём ещё 50 или 100 лет, пока окрепнут совесть и разум».
А речь-то всего лишь шла о паре строк в книжке, на издание которой так и не нашлось бумаги.
Перед отъездом в Израиль я прочитал, что в Москве начали многотомное издание «Последнее письмо с фронта». А у меня, как раз, имеется такое. Списался с редактором, послал фото, воспоминания. Верные люди, которых просил проследить за выпуском, сообщили, что за 10 лет вышло несколько томов, но до буквы «Т» - дело не дошло. Теперь и эти мои друзья ушли из жизни. Государство Россия на такое не имеет денег. Вот на атомный ракетоносец – другое дело.
По приезде в Израиль моя новая родина, для которой я и моя семья ничего ещё не сделали (и неизвестно было, сумеем ли?) опубликовала большой очерк «Лёня, ты слышишь, это я...» на сотню страниц со многими фотографиями, заботливо воспроизведёнными факсимиле писем и его, молчавшие до этого момента, стихи. Этот том распространяют по всему миру.
Правда, это получилось, как бы, случайно. Профессор Моше Жидовецкий, ученый и подвижник, случайно нашёл меня в удачный момент подготовки своей книги («Сборник статей по еврейской истории и литературе», книга 3, Издательство Международного научно-исследовательского общества «Зезам», Реховот, Израиль, 1993). Повезло, что мой архив и воспоминания попали в чуткие руки его помощниц...
Сколько подобных удивительных случаев и невероятных совпадений явилось нам здесь на Земле Израиля, которую хочется назвать гостеприимной, да она не считала нас за гостей – но возвратившимися из тяжелого распутья своими детьми.
. И я почувствовал какое-то облегчение, память о моём брате вышла из моего единственного хранилища – к людям.
Она всегда жила со мною
Загадкой вечною, больною,
Хоть закричи или зажмись,
Никем не читанная книга –
Его непрожитая жизнь.
* * *
Сегодня 13 июня 2015 года
День рождения Лени. Ему исполнилось бы 91 год. А он прожил 19.
Мама всем говорила, что 13 это счастливое число.
Свободное копирование
