Вернулись из эвакуации Сказкины, а вскоре и Белла с дочкой Наташей (сын их в эвакуации умер). Первое время мы еще встречались, ходили друг к другу в гости. Но это случалось все реже: в доме Сказкиных бывали теперь Колины сослуживцы, как он говорил по-новомодному — «дружки». У Коли и Беллы родились еще сын Сережа и дочка Леночка. Ее уже я видел только один раз, и то спящей.
По окончании войны Колю, как он и ожидал, оставили «в кадрах». Попытки хлопотать (довольно, впрочем, робкие) были пресечены решительно: «Служишь сейчас в Москве, звания идут, оклад, как положено. И будь доволен. Можешь попасть от Москвы далеко».
— Ия, конечно, перестал шебаршить.
Звания действительно шли. Теперь Коля — полковник. Удалось, видимо, уйти и от «оперативной работы». Но система была все та же. И она страшно меняла человека даже при его бесспорной порядочности и доброте характера. Я не знаю Колиных дел, но уверен, что он не мог совершить подлого поступка ради карьеры или жирного куска. Значит ли это, однако, что на его совести не лежит что-то жестокое и страшное? Первые годы он очень мучился. Белла говорила, часто стонал во сне. Но, думается, никогда не сомневался в том, что «так надо». Иначе вряд ли он мог бы прожить. А если бы проявлял еще и инициативу — наверное, дослужился бы до генерала.
Теперь мы не видимся годами. Лет восемь назад я вдруг узнал, что умерла Белла, буквально сгорела в два месяца: рак. И похоронили уже. Я позвонил Кольке, и он, как в былые времена, пришел ко мне — человек человеком. Горе, конечно, равняет всех.
— Понимаешь, вернулись мы с похорон. Сережка мне и говорит: «Если ты, папа, теперь женишься — уйду из дома!» А я ему: «Успокойся, я пока жениться не собираюсь!»
Женился он лет через шесть, уже имея внуков. С новой женой я не знаком.
И вот мы сидим с Сергеем Даниловичем на современной, пестро раскрашенной скамеечке, не спеша беседуем.
Вера Владимировна чувствует себя не плохо, да и не хорошо. Коля все работает. Много, как всегда. Жена у него симпатичная. У Наташи уже трое детей. Правнуки, значит. Очень толста! Это какая-то болезнь. А про Сережу вы, наверное, знаете?
Да, я знал про Сережу. Он поступил на истфак, но вскоре, как мне сказали, «попался с самиздатом». Хлопоты деда не помогли. Парня исключили с «волчьим билетом» (если употреблять это устаревшее выражение).
— А что с ним теперь?
— Призван. Служит. И добро бы в строю — так нет, в каком-то строительном батальоне. Что за порядки такие, Миша? Работа тяжелая, сами понимаете, — стройка, а у него сердце больное: в детстве перенес ревмокардит. Если виноват, так уж наказали бы по суду, а то так вроде и действительная служба, а по существу — то же наказание. Я уж писал всюду — и самому министру, маршалу Гречко. Была еще комиссия, и представьте, признали его годным. Что же это — каторга? Я подожду, да и еще, пожалуй, напишу Гречко.
— А девочки как ко всему этому относятся?
— Наташа с Леной? Очень его жалеют, письма пишут, ездили вот недавно повидаться. А Коля — никогда. Что он так суров к сыну! Знаете, Миша, это даже жестоко как-то. Ведь кто не ошибается!
Давно уж простились мы с Сергеем Даниловичем, а я все возвращаюсь мыслью к трем поколениям этой семьи. Умный и хитрый, очень культурный, тонкий человек сумел, оставаясь беспартийным, прожить и даже выдвинуться при Сталине. Держал дома над рабочим столом его портрет, но, думается, не разделял его политики и, кажется, никого не предал. Наши «левые» (разумеется, для того времени) разговоры у себя дома не пресекал и не спорил с нами. Но Кольку, при его прямолинейности, как мог он воспитать иначе, чем в самом правоверном сталинизме?
Был ли он доволен судьбой Коли? Может быть, первые годы. Каждому отцу спокойнее, чтобы сын был не на фронте. Очень радовали Сергея Даниловича внуки. Не имея собственных детей, он как-то даже болезненно был привязан к малышам. Наверное, хотел бы, чтобы Коля вернулся к интеллигентной профессии, но примирился с тем, что случилось, довольно легко. Семья выглядела вполне счастливой. Кольке с Беллой и детьми в сказкинской квартире (была ли то деревянная развалюха или роскошный дом академиков) всегда отводилась лучшая комната, а старик работал обычно на каком-нибудь тычке, но всегда был в квартире и мольберт, и недописанная картина.
Но вот внуки выросли — и возник этот конфликт поколений. Может быть, он таился где-то и раньше. Я не знаю, что за «самиздат» распространял Сережа. Думаю все же, что не похабщину. Были ли его взгляды протестом против лукавой ортодоксальности деда и прямолинейной ультра-ортодоксальности отца? Трудно сказать.
Мне ясно лишь одно: от Коли, при его характере, нельзя было ожидать иной реакции на все, что произошло.
И все больше задумываюсь: во что это выльется? Чем будет третье сказкинское поколение? И что будет с ним?
Мозжинка, январь 1970 г.
Коля умер почти двадцать лет тому назад, а я до сих пор очень ясно помню его похороны. Провожающих было немного, а истфаковцев всего трое — две «девочки» с его курса да я. Гораздо больше было офицеров, его сослуживцев. Колю, как видно, любили: во всех выступлениях чувствовалась не только общая печаль, но и большое уважение к покойному. Я говорил последним — и, кажется, для всех был нов краткий рассказ об Овчинникове-археологе, исследовавшем русские раскопки и подмосковные курганы, о его, так сказать, довоенном увлечении древностями Родины, которые пришлось оставить, чтобы бороться с напавшим врагом, и к которому всю жизнь хотелось вернуться, да вот не было возможности, о душевном богатстве Коли.
— Вы пойдете с нами в ресторан? — спросила Колина вдова, а меня как-то оцарапала ее интонация, как бы предвкушавшая удовольствие тризны. Я посочувствовал ей и откланялся…[1]
Свободное копирование
