Из огня… О Викторе Некрасове - 10

По традиции День Победы, в то время уже лишенный статуса государственного праздника, отмечался на корпункте — на одной такой пирушке был и я, приехал для этого в Киев. В качестве посуды использовались сохранившиеся кое у кого фляги, котелки, кружки. Все резалось непременно финками с наборными плексигласовыми рукоятками — памятное всем фронтовикам изделие армейских умельцев. Выпивка и харч те же, что когда-то в блиндажах: водка, черный хлеб («черняшка»), сало, тушенка, соленые огурцы, лук. Стены украшены наспех написанными на простой бумаге лозунгами и призывами. Два из них я обнаружил среди писем Некрасова — видно, когда расходилась, кто-то мне их дал. На одном: «ВОИН!!! Не забудь рассказать свою длинную фронтовую историю!». На другом: «К СВЕДЕНИЮ ТОВАРИЩЕЙ ОФИЦЕРОВ. Две ППЖ живут на втором этаже» (ППЖ — полевая походная жена — это из фронтового жаргона). На празднестве, которое началось, как было принято еще в годы войны, тем, что молча, не чокаясь, помянули сложивших голову в боях, после того, как изрядно выпили, после того, как все-таки, несмотря на призыв, рассказали немало фронтовых историй — правда, только смешных, затеяли состязание, где Волынский уступил свое первенство, которым, по-моему, очень гордился. Сначала все шло как обычно, никто не мог ему противостоять. Но в борьбу с ним вступил один врач, кажется, хирург, и без особого напряжения заломал чемпиона. Матч-реванш кончился так же. Некрасов был очень доволен, что спортивному высокомерию Волынского преподнесен урок. Победитель тут же простодушно объяснил природу своего успеха. У него тяжелое ранение ноги. Он прочитал, что Пушкин, тренируя для стрельбы руку, ходил с тростью, внутрь которой был залит свинец. Чтобы поддерживать физическую форму, сделал из полупудовой свинцовой трубы палку и уже несколько лет ходит с ней — вот откуда у него такая сильная рука. Когда мы расходились во дворе, привлекая шумом и смехом недоброжелательное внимание жильцов этого дома, сфотографировались — на манер довоенных снимков из пионерского лагеря, в три этажа — одни стоят, другие сидят на карточках, внизу на земле лежит Некрасов.

(Тут мне хочется сделать одно отступление — из того времени в наши дни. Когда эти мои воспоминания были напечатаны, я получил письмо из Израиля — мир все-таки тесен: туда — и довольно быстро — они дошли. «Вас, возможно, удивит это письмо, даже сама возможность того, что оно могло быть написано, если только Вы не принадлежите к тем, кто уверен в закономерности всего происходящего, в том, что в мире нет ничего случайного. Пишет Вам тот самый „врач, кажется, хирург“, который „без особого труда заломал чемпиона“. На описанной Вами фотографии Вы найдете его в последнем ряду — пятый слева», — так начиналось полученное мной письмо Иона Лазаревича Дегена. Вместе с письмом он прислал два своих напечатанных мемуарных очерка: «Палочка» — история поминаемой мною его свинцовой палки и «Вильнюс» — о боях за этот город, в которых юный тогда автор участвовал в качестве командира танка, и неопубликованные воспоминания о Некрасове. Все это было написано литературно одаренным человеком. Впрочем, прочитав имя и фамилию своего корреспондента, я не удивился этому. Незадолго до этого у нас в «Вопросах литературы» была напечатана заметка, в которой устанавливалось, что он автор легендарного стихотворения, несколько десятилетий передававшегося из уст в уста:

Мой товарищ, в предсмертной агонии

Не зови понапрасну друзей,

Дай-ка лучше согрею ладони я

Над дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони: ты не маленький.

Ты не ранен. Ты просто убит.

Дай на память сниму с тебя валенки:

Нам еще наступать предстоит.

С тех пор мы с Ионом Дегеном постоянно переписываемся, дважды виделись. Но это, как говорится, уже другой сюжет, хотя он тоже свидетельство того, что Некрасов соединял людей.

Продолжаю. Постоянно царившую в корпунктовском клубе атмосферу серьезного дела и веселых розыгрышей, битв за правду и справедливость и почти мальчишеских проказ (это было время «оттепельных» надежд и разочарований и все-таки духовного распрямления, начавшегося еще на войне, на фронте, выражавшегося и в бесшабашности и в проказах) можно почувствовать и в открытке Некрасова.

4/II/61.

Дорогой Лазарь!

Спасибо за письмо. Вчера же довел его содержание до сведения тех, кому ты просил. В день, когда оно пришло, мы как раз сделали маленький загул в корпункт. Это по случаю того, что у Димы Затонского родилась дочь, я отдал перепечатывать рукопись [путевые записки «По обе стороны океана», опубликованные в ноябрьской и декабрьской книжках «Нового мира» за 1962 год. — Л. Л.].  В общем, ситуация как-то созрела. Думаю, что скоро появлюсь в Москве. Хватит писать, надо и печататься!

А Эренбург молодец. Выдает на старости лет! [Речь идет о необычайно остром для того времени выступлении Эренбурга на вечере в ЦДЛ, посвященном его семидесятилетию. На удивление всем оно было передано по всесоюзному радио, вероятно, Некрасов его слушал. — Л. Л.]

Обнимаю! Привет семейству.

Твой Вика.

Начало этой открытки требует некоторых пояснений. В письме, на которое отвечал Некрасов, я просил его рассказать моим друзьям для «ориентации» в редакционных делах о том, что вынужден уйти из «Литературной газеты» в «Вопросы литературы», потому что дальнейшая работа в газете невозможна. Недовольство у властей предержащих — прежде всего в ЦК, у Поликарпова, — вызывает позиция газеты в делах литературных, а руководство редакции не в состоянии противостоять этим непрекращающимся атакам, сдает одну позицию за другой, и, судя по всему, «смирновский» период в газете на исходе.