Мои воспоминания - 149

 После свадьбы мы делали обычные визиты, которых было много по большому числу знакомых матери. Жена, вовсе еще не выезжавшая в свет, как по причине молодости, так и болезненного положения ее матери, очень тяготилась этими выездами и решительно объявила, что будет ездить только к тем, которых знакомство ей приятно, и по крайней необходимости к самым близким родным. Результатом этих визитов была {только} потеря женой довольно дорогой бриллиантовой серьги, данной ей в приданое. Число моих родных дядюшек и тетушек, не говоря уже о двоюродных, просто ужасало ее. Мать ее не имела ни братьев, ни сестер; отец имел сестру{[1]}, которая давно умерла и оставила одну дочь, Анну Петровну Бекетовун, жившую далеко. Единственными в Москве родственниками Н. В. Левашова, и то дальними, были Иван, Константин и Александр{[2]} Александровичи Левашовы и часто приезжавший из Оренбургской губернии брат их Николай. Первые двое бывали у Н. В. Левашова не часто, и последние двое были с ним дружны и {только} баловали, в особенности Николай, его детей, которые и с родителями своими обращались как с равными. В моем же семействе была <введена> строгая дисциплина; отношения племянников и племянниц к дядюшкам и тетушкам были самые подчиненные; им казалось, что и жена племянника должна быть в тех же к ним отношениях. Все это очень тяготило мою жену, {привыкшую к свободной жизни вследствие не только любви, но и постоянного баловства своей матери}, и она всеми способами отдалялась от моих родных, что порождало неприятности.

 Из моих друзей всего чаще посещали нас Цуриков, Нарышкин и Петр Максутов. Из них Цуриков также не нравился жене моей своими резкими остротами и пустым, как она находила, фразерством, а главное тем, что он располагался у нас как бы в своем доме, приходя иногда не совсем в трезвом состоянии. В первое время после женитьбы и мне случалось, хотя весьма редко, приходить домой поздно и в таком же состоянии. Жена приписывала это влиянию Цурикова и потому тем более не любила его, хотя была настолько умна, несмотря на свои молодые лета и совершенное незнание света, что меня никогда в этом не упрекала, понимая, что упреки не поведут к лучшему. Нарышкин, ценя добрейшее сердце моей жены и зная, до какой степени она была балована в родительском доме и в особенности матерью, находил во многих ее поступках что-то детское; он вскоре сделался у нас своим человеком, называя часто жену мою "дитею", а потом почему-то начал называть ее "дети". Сначала это несколько скандализовало жену, но она вскоре привыкла к обращению Нарышкина, которого нельзя было не полюбить. С Петром Максутовым она сошлась скорее, чем с другими. Он часто видал у нас предмет своей страсти, Р. И. Лан, которая, равно как и искренний друг жены Е. И. Вельяминова-Зернова{[3]}, чаще всех бывали у нас. Впрочем, мы мало сидели дома, целые дни проводили у ее родителей или ездили гулять по окрестностям в экипажах и верхом. Никогда не учившись верховой езде, я не любил ее и избегал по возможности.