Маленькие истории еврейского местечка. Дед Боря

Снились деду полесские хаты
да шершавый брусок кирпича,
и обычная в сёлах расплата –
сала шмат, да бутыль первача.
Собирался он утром в дорогу,
брал с собою черняшки кусок,
и спешил, припадая на ногу,
в старый холст завернув мастерок.
Нарасхват был: работы – невпроверть,
только к пенсии сумм не сберёг,
но зато истоптались на совесть
два десятка кирзовых сапог.
Звали как его – помнил нарядчик,
только в сёлах порядок другой,
и прилипшее имя «Муравчик»
дед носил до доски гробовой.
Сколько грубок сложил он – не знают,
только помнят в Полессье одно:
имя добрые люди вспомянут,
если в доме крестьянском тепло.


Я был с ним знаком: моего героя звали «дед Борис». Лет ему было что-то около восьмидесяти, был он сух и невелик ростом. Родом был он из того самого городка под названием Полесское, о котором я уже много раз писал. Дед Борис был знаменит: всю жизнь он клал печи (в Малороссии печь с лежанкой называют «груба») и в этом деле достиг универсальности и совершенства, а потому во всех окрестных сёлах его ждали, уважали и ценили. Выйдя на пенсию, он не прекратил трудовую деятельность и, как только подсыхали дороги, уходил на заработки. Места те, даже в семидесятых годах, оставались глухими и малопривлекательными для местной молодёжи – работы не было никакой. В самом городишке с шикарным Райкомом КПСС в самом центре, было расположено лишь несколько предприятий, самым большим из которых была швейная фабрика, шившая халаты и военную форму. Что было говорить о полесских сёлах? Голь, нищета и «питие». Но, людям всё равно нужно было как-то греться зимой и на чём-то готовить еду, потому и уходил весной дед на заработки. Форма оплаты была первобытной: кусок сала, курица, пара десятков яиц да бутылёк с самогоном – всё, чем его могли отблагодарить крестьяне. В конце недели дед возвращался к своей Мане, принося в хату мешок провианта и стойкий дух крепчайшей махры, которую он курил.
Я встречался с дедом Борей в доме моей родственницы, которая была его старшей дочерью. Каждое утро повторялся один и тот же ритуал: ровно в восемь раздавалось деликатное покашливание и на пороге появлялся чёрный «сталинский» френч деда. Мама Роза тут же усаживала его за стол и предлагала завтрак, но дед каждый раз деликатно отказывался, сообщая, что он «уже позавтракавши». Тогда она ставила перед ним полную стопку водки, которую дед благосклонно принимал. Отставив по-гусарски локоток, он произносил один и тот же тост: «Организм – это такая система, которую нужно ежедневно промывать». На этом его красноречие истощалось и он, закрыв глаза от удовольствия, опрокидывал в себя порцию водки. Потом он, опять же – из деликатности – сразу уходить не торопился, а сидел за нашим столом, наблюдая, как мы завтракаем. Как-то он разговорился и рассказал, что во всех окрестных сёлах, да и в самом Полесском, его знают не по имени или фамилии, а по народному прозвищу «Муравчик». У меня сразу же возникла ассоциация с неким, известным мне украинизмом: слово «Мур» в переводе на русский, означало каменную кладку, стену из кирпича.
Умер он как-то сразу. Дед страдал простатитом, и местные врачи уговорили его на операцию, после которой он прожил лишь сутки. Похоронили «Муравчика» на местном еврейском кладбище, а ровно через год грянул Чернобыль, полностью зачеркнувший всё то, что было связано с этим полесским городком.