Эмигрантские хроники

22.
«Большое видится на расстоянии». Эта поэтическая строчка стала аксиомой, настолько оказался прав Сергей Есенин. Живя уже пятнадцать лет в эмиграции, я недавно поймал себя на одной непатриотичной мысли: меня не тянет назад. Даже в гости. Там, где я раньше жил, осталась выжженная пустыня памяти – никого, кто мог бы назвать меня своим. Друзья детства почти все уже на небесах, родственники – кто умер, кто «отсель далече». Моя малая Родина в огне. В Луганске, в котором я прожил добрую половину жизни, умирают мои земляки. Их убивают ребята, недавно кричавшие на Майдане: «Кто не скачет, тот москаль»! Я не «москаль», но скакать с ними вместе не хочу – своё уже отскакал.

Жить сегодня «лучшей», чем вчера,
в телевизоре свежие вести,
разменяю сто граммов на двести
и на радостях крикну «ура»!
Ах, какой приключился миндаль –
не куём, не строгаем, не пашем,
голосим, что есть мочи, и пляшем –
кто не скачет, тот нынче москаль.
А в Станице Луганской покой,
дымом пахнут сгоревшие хаты
и багрово пылают закаты,
да клубится туман над рекой.
И по венам пустых городков,
ядовита, как стронций и цезий,
кровь течёт похоронных процессий
с безутешными воплями вдов.
Тихой тенью уйду со двора,
где получен в подарок «груз 200»,
не надеясь на добрые вести –
завтра будет «лучшей», чем вчера.

Я ни дня не жил в России и раньше считал себя сыном Украины, а теперь не знаю, чьим сыном мне хотелось бы быть. Наверное, только маминым. Могли ли подумать мои родители и деды, что ими отвоёванное сегодня будет пущено с молотка? Мог ли представить когда-нибудь отец, трижды горевший в танке и отдавший армии и фронту одиннадцать лет своей молодой жизни, что его сын будет жить в немецкой земле? Перед отъездом мнение моих друзей разделилось. Одни говорили: «Давай, кати поближе к печам новых крематориев».  Другие: «Германия давно не та, немцы стали иными, они покаялись».
Я скажу тебе, папа, – они, действительно, уже не те. В этом есть и твоя заслуга, потому что ты хорошо воевал. Надеюсь, они долго будут помнить урок, преподанный Красной Армией. Ты ведь знаешь, что я всегда гордился «иконостасом» твоих боевых наград. Помнишь, как я тайком одевал твой китель и норовил незамеченным выскользнуть во двор – чтобы позавидовали дворовые мальчишки? Светлая тебе память и, может быть, это даже хорошо, что ты не дожил до сегодняшнего дня и не увидел, во что превратилась страна, за которую воевал. А я увидел.
...Вдоль тротуара расположились бабульки. Сегодня это называется «стихийный рынок». Одна из них продаёт носки, зарабатывая какие-то копейки к своей мизерной пенсии. По улице, помахивая резиновой палкой, идёт краснорожий мент. Поравнявшись с бабулькой, он сгребает товар и отправляет его в ближайшую урну. Бабулька с криком «не надо, Саша!», пытается собрать уже испачканные связки носков, но «Саша» непреклонен. Что случилось, отчего полупьяный блюститель порядка взъелся на старуху? Не заплатила ежедневную дань или подговорили конкурентки? Никто за неё не заступился, никто рта не раскрыл. Потому что страх разлился в вольном когда-то Киеве, потому что сгустился мрак над моей Украиной. От Польши на Западе до Ростовской области на Юго-Востоке – везде одно и то же. Правят бал в этой вязкой серости такие вот «саши» – люди со скомканной душой, с воровскими замашками. Наглые, когда они в стае, «зигующие» на фоне красн –чёрных флагов. Люди с короткой памятью, не знающие, что всё это уже было. Читайте «Киев-город» Михаила Булгакова, господа! Или лучше «панове»? А мне делать там больше нечего, «Майдан» - это не моя история. Вот почему я уехал. Хорошо, что я сделал это вовремя, хотя надо было бы ещё раньше. Когда-то у меня была переписка со Светланой Синицкой – она в то время работала редактором Московской областной газеты для молодёжи:
«...Вы спрашиваете у меня, помню ли я запахи Родины. Я помню их все до одного: запах полыни, растёртой в ладонях жарким летним днём; запах лепестков чайной розы в чайнике, висящем над костром; запах тонко нарезанного сала на ломте хлеба из станичной пекарни. Я помню сладковатый дух берёзовых поленьев в печках казаков Станицы Луганской; запах фантастически вкусного борща, сваренного бабушкой Симой; запах воды в Северском Донце; запах сетей, сложенных в долблёнке сторожа турбазы. Это запах городской пыли, прибитой случайным летним дождиком, это запах нагретых за день стволов вишнёвых деревьев в маленьком садике под окнами нашего дома. Это запах сырости в самом страшном месте нашего двора – в никогда не освещавшемся подвале дома, в который дети ходили «на спор»: кто из них принесёт лоскут от рогож, сваленных в конце коридора. Конечно, запахи Родины никогда не забудутся. Мне иногда кажется, что только на чужбине можно по-настоящему понять, кем ты был для своей Родины, и чем она была для тебя. Для меня она – не та официальная и не всегда справедливая страна, которой ты «обязан по гроб жизни». Сегодня я свободен и никому ничего не должен – все свои долги я уже раздал. Я начал их раздавать давно: сначала родителям до самой их кончины, потом «партии и народу», пока эта партия не «приказала долго жить». Я раздавал долги друзьям и товарищам, любимым и не очень любимым женщинам. Когда вдруг оказалось, что я со своим чувством долга стал выпадать из обоймы быстро меняющегося мира, то понял, что перестал быть нужным Родине.
...Вы замечаете из окна быстро мчащейся по Москве машины, сколько таких же, как и я, ставших вдруг ненужными, тихо семенит по её улицам? Сколько вдруг появилось бледных стариков и старух, незаметно проходящих мимо вашей новой жизни? Вы никогда не интересовались, отчего вдруг, как грибы после дождя, стали расти новые кладбища на окраинах больших городов?
Служить хозяевам новой жизни я не хочу и не буду. И детям своим закажу. Слишком мы разные – я и новая Родина. И, как оказалось, у нас с ней разные понятия о том, что такое Родина. Так что у меня осталась не Родина, а «родина» - слово, которое я пишу с маленькой буквы. Это место, где я родился и запах которого помню и никогда не забуду. Для меня слово «родина» означает «родительский дом». А на прощание примите от меня четыре строчки – ими я подвожу долгий спор с самим собой:

Неласковой бывала ты со мной
и оттого нет горечи разлуки,
но почему же снятся мне порой
российским снегом вымытые руки?
 

Июнь – июль 2017