02.01.1570 Новгород, Новгородская, Россия
[2]. О пленении Новгорода [1] и о том, как царь в яростном гневе пролил кровь на святой город острием меча
Сильнее всей земли, всех ненавидимых царем, он (царь) некогда излил ярость своего гнева на моих[2] людей. Это нашествие его на меня было по всему подобно нашествию нечестивых, потому что он был внимательным слушателем ложных доносчиков и руководился одним непроверенным мнением. От чужих и неверных не предполагал я получить столько зла и страданий, сколько я принял труда от моего владыки, от его рук, из-за наговоров на меня лживых доносчиков, ибо он всю землю мою напоил кровью, подвергая всех моих людей различным мучениям; не только землю (кровью) покрыл, но и воду ею сгустил, и один только бог знает, кто виноват, — тот или они. Всякое место от рук убивающих до того наполнилось телами мертвых, что не было возможности пожрать их трупы всяческим животным, по земле рыскающим, и в водах плавающим, и по воздуху летающим, так как они сыты были выше меры; а для многих тел, которые из-за страха не оберегались и сгнивали, то место было и гробом их. Кто и где был свидетелем сему? Небо со светилами и вместе земля с теми, кто (живет) на ней. А все имение моих людей царь равно разделил по жребию между рабами.
Подробного описания обрушившегося на меня царского гнева невозможно и поместить на этой убогой хартии, и никому из земных не исчислить количества погубленных людей, — их число объявится лишь в день суда божия, в его пришествие. Во время царского на меня гнева шел 78 год по седьмой тысяче лет.[3] Скудость моего недостаточного понимания всего этого может дополнить словами сила псалма, имеющего то же самое число, а следующего за ним 79-го[4] наполнит эти слова крепостью.
А те мои градограбители, или, лучше, убийцы, которые, омрачившись кровью, думали получить корысть, тогда вместе с собой внесли неразумно в царствующий город как бы некоторую полную искр головню, раздуваемую ветром, — так что не обогатились тогда на долгое время и не доставили этим присвоением и другим всем избытка и излишества.
По неведению внеся с собою в город как бы вспыхнувшие горящие огнем, могущие поджечь, угли, они сами этим как бы подожгли столицу. И как будто на другой день, в лето после этого 79-е текущего круга[5] (в 1571 г.) Измаильский народ, потомок Агари,[6] по попущению божьему придя с востока, гнездо всего царства[7] и место всегдашнего пребывания и жительства самого царя с находящимися там всеми богатствами все предал огню и испепелил. О таких сказано: кто желает чужого, тот в скором времени заплачет и сам, лишившись всего; и еще: кто присваивает не свое, тому явно бывает зло. Число же людей тогда, в нем (в Москве) погубленных, было ничем не меньше, чем в древности, во время нашествия Тита на земной Сион[8] (Иерусалим); ясно, что и здесь (все это случилось) из-за уклонения на грех главы всех — самого царя, как некогда и Давид за грехи принял возвещенное ему богом (наказание); он сам выбрал себе из трех одну казнь — поражение рукою ангела[9] множества людей. И как тогда тот, избрав казнь, терпеливо переносил ее, так и этот случившуюся невзгоду переносил кротко и молчаливо, — так, как когда неправедных постигает праведный божий суд. А всевидящий промыслитель бог скоро наказал насилующих отмщением, — язву мести — незабываемую с годами и не заглушаемую никакой радостью беспримерную скорбь — углубил в сердце самого царя — миро- и рабогубителя — и сделал его неизлечимо больным.
Ныне не все по порядку как обо мне, так и о самом царстве было рассказано, но по потребности описываемого времени, — что из слышанного пришло на память, то и было написано и приведено здесь для полноты других слов. Подробное описание всех скорбей того несчастия я кратко изложил в этих словах, сократив не из-за недостатка места, но от забвения по причине многих прошедших лет; все это я пропустил и оставил множеству тех (людей), которые тогда жили и сейчас еще не окончили жизнь и которые имеют здравый ум и могут обо всем подробно рассказать. А мы, по немощи природы, уставшие от работы на этом словесном пути и как бы в тихой пристани, пользуясь недолгим отдыхом, остановившиеся после сказанного, позаботимся, устремившись на прямой путь, (рассказать) о делах ранее бывших, чтобы, как бы выполняя некий долг, придать рассказу целость.
Некоторые говорят, что приближенные погасили жизнь грозного царя прежде времени, чтобы сократить его ярость: Борис, который после был царем в России,[10] соединился в тайном намерении убить его с двумя,[11] — с тем, кто в то время был приближенным царским любимцем, по имени Богданом Бельским.[12] Бог предусмотрительно допустил, чтобы это совершилось, провидя то, что должно было целиком исполниться в будущее время. Все государства, соседние с его владениями, державы, которые касались границ его земли, не только враги и близко живущие, но и далекие мнимые друзья его, смерти его весьма обрадовались, (считая) потерю его как бы некоторым для них великим приобретением, так как, когда жил, он был им часто неприятен, отнимая у них города и присоединяя их к своему царству; меч в его правой руке не напрасно падал вниз на противников и не переставал ощущаться (ими). И что удивительного, если смерти его коварно радовались посторонние? Ведь и рабы его, все вельможи, страдавшие от его злобы, и они опечалились при прекращении его жизни не истинною печалью, но ложной, тайно прикрытою. Вспоминая лютость его гнева, они содрогались, так как боялись поверить, что он умер, а думали, что это приснилось им во сне. И когда, как бы пробудившись от сна и придя в себя, поняли, что это не во сне, а действительно случилось, чрез малое время многие из первых благородных вельмож,[13] чьи пути были сомнительны, помазав благоухающим миром свои седины, с гордостью оделись великолепно и, как молодые, начали поступать по своей воле. Как орлы, они с этим обновлением и временной переменой вновь переживали свою юность и, пренебрегая оставшимся после царя сыном Феодором,[14] считали, как будто и нет его, того, кого бог восхотел смирить; а вскоре все эти "силентиары"[15] (вельможи), побежденные тем же рабом — Борисом, один за другим все погибли, а что было после этого — об этом пространно дальнейшее слово изъяснит.
Осмелиться описывать подробно год за годом лета царствования превеликого князя Ивана, как и когда царствовал он в течение всей жизни своей, — дело не моей худости и дерзости, потому что я не могу и не хочу (этого делать) из-за особого величия его сана, особенно же из-за благочестия его. Он правую веру в Христа, именно поклонение троице в единстве и единству в троице, после своих предков до самой смерти, как пастырь, сохранил непоколебимой и незыблемой. И что удивительно! Он так был всем страшен, что если бы захотел показать слабость веры в других, устрашая их, как мать (стращает) детей, мог бы страхом своей власти обличить нестойкость бежащих, хотя бы на время кое в чем отступая, употребив для этого изменение или убавление истины. Известно, что и между духовными[16] нашлись бы такие, которые не смогли бы не побояться застращиваний и запретить это нездоровое (лукавое) искушение веры, если бы нашлись хотя немногие из других людей, которые первыми показали бы ему двоедушие. Это я говорю не затем, чтобы показать, что царь как бы играл церковью, но затем, чтобы сделать известною его собственную твердость в вере, а еще больше затем, чтобы показать бегство нестойких и слабость их веры. Его, царя нашего, такого верного слугу (церкви), державшего людей в совершенном страхе и, что удивительно, в противоположность этому изменившего крепость своей природы на слабость, за непоколебимое, подобное столпу стояние за веру и утверждение (в ней) прочих, (следует) увенчать, ибо он хорошо знаком был с книжным учением философов об истине[17] и кроме того отличался внешнею скромностью. Ради этого не следует низшим людям много говорить о царствующих и (без) стыда сообщать, если в них что было и порочно; ибо лучше неблагообразие царского поведения покрывать молчанием, как одеждою; — известно о Ное, праотце нашем, что его срамота была покрыта его благоразумными детьми,[18] а как тот, упившийся вином, так и этот осрамил себя грехом, которому все причастны.
А о времени его юности и о вступлении в брак, и о том, что было до рождения у них детей, я сообщил здесь в следующих словах, не смешивая этого с другими его делами; я знаю, что об этом надо бы рассказать раньше, но что пришло на память, то и написал там, где мы это находим, не выбирая и не по порядку располагая каждое (сведение) в подобающем ему месте. Случается ведь, при раздроблении членов, голове лежать отдельно от прочих частей тела и после их, — но не обе ноги пригибаются (к голове), а голова (к ногам), — где бы они ни были.
Разве между собирающими в поросших лесом местах грибы или растущие на полях, употребляемые в пищу плоды, бывает такой особенный собиратель, который бы по порядку клал в сосуд (плоды) по их возрасту и величине, не смешивая большие со средними и мелкими? У них (собирателей) все старание направляется не на то, чтобы собрать сначала большие, потом мелкие, а на то, чтобы скорее, чем другие собирающие, наполнить свою корзину и сделать это раньше своих товарищей; чтобы при собирании не отстать от них, особенно же, чтобы не быть ими покинутыми, не быть застигнутыми ночью и не остаться вдали от своего дома или быть измоченными дождем, если они останутся (в лесу) дольше, чем нужно; а когда они придут домой, тогда уже и разбирают то, что принесли, на крупные и мелкие, как хотят.
И о сказанном здесь благоразумнее судить так, что это я написал так не потому, что не знал порядка событий и не ради красоты, а из-за поспешности. Подобно этому и в других местах моего повествования, если кто усомнится, почему написано (о чем-либо) не в своем месте и не по порядку, — мы молим не выносить нам осуждения, но каждому убивать в самом себе эту страсть к осуждению; относительно же порядка (изложения) держаться такой мысли, что если кто что сократит или захочет изложить (события) в своем порядке, особенно (если захочет) расположить все по своему желанию, за это пусть его не осуждают. И я не отрицаю, что (мне надо) научиться лучшему; я знаю, что мои записки далеко не достигли во всем книжного разумения, но это случилось не из-за пренебрежения; если что-либо, прежде бывшее, по неведению из-за многих уже прошедших лет, вписалось после, то существу дела это не вредит, тем более, что написано было среди нужды, при рассеянном уме, как бы в темном углу, и не было возможности выбирать сначала по порядку все особенно нуждающееся в украшении; и рассуждающий здраво это поймет, если, читая, находится в таких же затруднительных обстоятельствах, как и мы. Этим мы разъяснили план начатых записок, из-за которого, как мы ожидаем, нас могут осуждать нерассудительные читатели.
23.07.2022 в 09:47
|