"Знамя", Австрия - 2

Сейчас трудно себе это представить, но было время — перед войной, — когда о таких вещах, как “кто есть who” по национальности, никто и не думал. Лишь в загсе, при регистрации моего первого брака, я узнала из паспорта, что мой муж русский. За два года его ухаживания мы ни разу не коснулись этой темы. Хотя во всех документах национальность четко обозначалась. Немцы, создавшие недавно выставку к шестидесятилетию начала войны, где мне уделено аж два стенда, выставили мою краснофлотскую книжку, раскрыв ее на той странице, где, к их удивлению, крупными буквами написано: “Еврейка”. В 41-м году, получая ее, я и не заметила этого.

Во время первого визита Гюнтера Грасса в Советский Союз мы в “Воплях” — на квартире Николая Анастасьева, с участием Л. Лазарева и Е. Сидорова — устроили небольшой “круглый стол” (плавно перешедший в четырехугольный), стенограмма которого затем была опубликована в “Иностранной литературе”. Среди других вопросов Грасса интересовало, с чего началось возрождение этого чудища в такой многонациональной стране, где до “антикосмополитической кампании” его рыков вроде не было слышно. В поисках ответа я вспомнила о моей “рiдной Україне”, наиболее долго находившейся под фашистской оккупацией и, конечно же, о знаменитом тосте Сталина за Победу русского народа в Великой отечественной войне, словно бы миллионы сынов других народов не сложили свои головы, защищая Родину, — тосте, едва ли внесшем вклад в укрепление дружбы народов.

Кстати, о Сталине. На пике перестройки я была приглашена Евангелической академией в Тутцинге (под Мюнхеном) на конференцию, посвященную новому Советскому Союзу. Захлебываясь от восторга, сама себя перебивая, я рассказывала об отмене цензуры, о достижениях свободного слова, свободной прессы — “Знамя” в это время имело тираж в один миллион, даже неловко — слишком круглая цифра, будь тираж хоть несколькими экземплярами больше или меньше, это звучало бы правдоподобнее. Было много вопросов из зала, — а публика на этих конференциях пестрая, но очень любознательная: за возможность присутствовать слушатели, съезжающиеся чуть ли не со всей страны, платят немалый взнос. Один из них: что я думаю о тогда еще не очень расхожей параллели Гитлер—Сталин. Я ответила сперва шутливо: они, мол, разные: один рисовал картины, другой писал стихи, — а потом серьезно: Гитлер был честнее (зал насторожился) — он писал то, что думал, говорил то, что писал, делал то, что говорил; Сталин же проповедовал прекраснейшие идеи и идеалы человечества, а на деле уничтожал собственный народ. “Вы осквернительница своего гнезда!” (по-немецки это еще более сильное ругательство — Netzbeschmutzerin) — закричала одна дама. Публика, спасибо ей, взяла меня под защиту.

Десять лет спустя, в июне 2000 года, меня снова пригласили в Тутцинг. Тема была поуже: “Культура строит мосты”. Да, конечно, она это делает, и не последнюю роль играют переводчики, эти, по известному, даже избитому выражению Пушкина, “почтовые лошади просвещения”, — должна же я воздать дань собственному цеху (как Лазарев говорит: сам себя не похвалишь, сидишь как оплеванный). Но ограничиться этой темой, конечно, не удалось. Вопросы, вопросы… И тон мой был уже иной — ведь в прошедшее десятилетие надежды подустали, иллюзии потускнели, желание стабильности усилилось, но, кажется, стабильность и покой слишком экзотические плоды, чтобы произрастать на почве моей многострадальной страны. В моем ли возрасте не знать этого. Но жизнь идет, и надо уж тащить, пока можешь, свою тележку.

Еще в одной дискуссии — примечательной — я участвовала в 1991 году. К пятидесятилетию начала войны в Берлине (в бывшей западной его части) состоялась конференция с забавным составом: пять генералов в отставке — один из вермахта, один из бундесвера, один из НАТО, один из Народной армии ГДР, еще один — уже упоминавшийся мною в связи с созданием Комитета “Свободная Германия” граф Генрих фон Айнзидель, который незадолго до этого разыскал меня и навестил в редакции “Знамени”; и — я, бывшая старшина второй статьи! Пикантность выбора определялась сочетанием в моей персоне пола, звания и владения немецким языком.

Дискуссия оказалась довольно плачевной, несмотря на то, что вел ее опытнейший известный журналист Фриц Пляйтген.

Вермахтовец сразу же с криком “Предатель!” бросился с кулаками на графа, ведущему с трудом удалось предотвратить драку; я что-то мямлила о том, что такие “предатели” спасали репутацию немцев в глазах советских людей, не понимавших, как это немецкие братья-рабочие… и т.д.; в зале возник шум: “Вон! Как можно было вместе с этой женщиной пригласить фашистского генерала!”. Хотя мне самой идея такой “констелляции” казалась даже интересной. Остальные участники очень ограниченно могли воспользоваться причитавшимся им временем.