Мои воспоминания - 102

Я помню один трогательный случай, бывший с тетей Машей в Ясной Поляне, который я хотел бы рассказать не как анекдот, а как действительно жизненную правду, на которой одинаково обрисовались и она и мой отец.

Приехав как-то к нам, тетя Маша остановилась в комнате, которая за последние годы жизни моего отца была его спальней.

В это время отец там не жил, и эта комната была свободна.

Была осень, и по углам, под потолком, ютились кучки крупных осенних мух. Тетя Маша, зная, что в правом углу комнаты исстари стояла полка с образами, по близорукости своей, приняла этих мух за образ и каждый день перед ними молилась.

Вдруг как-то вечером приходит она к себе и видит, что там, где раньше, ей казалось, висел образ — ничего нет. Она позвала горничную Авдотью Васильевну и спросила ее — зачем она убрала икону?

— Марья Николаевна, там иконы не было, иконы перенесены в спальню графини, а там были мухи,— так я их смела сегодня.

Тетя Маша при мне рассказывала об этом папа, и он вместе с ней совершенно искренно ахал и утешал ее. Ведь в том, что она три дня молилась на мух, греха не было, потому что она сама об этом не знала.

Другой характерный случай, рисующий отношения тети Маши к отцу, — это подушечка, которую она ему вышила. Эту подушечку он всегда клал около себя, и до сих пор она лежит на его кровати в его комнате, покинутой им 28 октября 1910 года.

Когда отец в первый раз посетил тетю Машу в ее шамардинской келье, она рассказывала ему о том, как строго монахини соблюдают послушание. Ни одного шага, даже самого незначительного, ни одна из них не смеет предпринять без совета и благословения старца.

Отец возмутился тем, что монахини не живут своим умом, и полушутя сказал: "Стало быть, вас тут шестьсот дур, которые все живут чужим умом. Единственный среди вас умный человек, это ваша игуменья". (В это время игуменьей монастыря была слепая старуха мать Евфросинья, очень понравившаяся моему отцу за ее душевность и здравый ум.)

Тетя Маша запомнила эти слова Льва Николаевича и в следующий свой приезд в Ясную подарила ему вышитую по канве подушечку "от одной из шестисот шамардинских дур".

Отец в то время уже забыл о своей шутке, а когда тетя Маша ее ему напомнила, он сконфузился н сказал: "Это я очень дурно сказал тогда, — это я был дурак, а вы все умные".

Отец очень любил тетю Машу и всегда чутко прислушивался к ее сердцу.

По мере приближения к старости чувство дружбы перешло в глубокую нежность, которой пропитаны все его последние письма к ней.

"Твой, чем старше становящийся, тем больше любящий тебя брат Лев", — подписывается отец в одном из последних своих писем к ней в 1909 году[1].

"Твое письмо почти до слез тронуло меня и твоей любовью, и тем истинным религиозным чувством, которым оно проникнуто", — пишет он ей в другом месте по поводу ее письма к Д. П. Маковицкому[2].