Натурщик - 1

Часть вторая

Общага

Бездельники карабкаются на Парнас.

«Известия», 1960

Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст.

«Крокодил», 1952

1 Натурщик

Крик чеховских сестер — «В Москву, в Москву, в Москву!» — поднимает на ноги всех мечтателей медвежьих углов России. Учиться, работать, творить в огромном городе с международным аэропортом, столице «всего прогрессивного человечества», для каждого начинающего честолюбца означает напряженную, полнокровную и веселую жизнь на виду всего человечества.

Глухой зимой 1952 года мать повезла меня в Москву. С Киевского вокзала до станции «Красные Ворота» мы ехали в метро, похожем на сказочные дворцы братьев Гримм. Недолго плутая, мы нашли дом, где жил Яков Мироныч Воробьев, младший брат моего деда.

Особый дед. Столичная штучка. В 20-е годы «дядя Яша», так его звала мать, так начал и я, бросил брянскую глухомань и квартировал в тихом дворе, занимая в огромной, многонаселенной коммуналке комнату в два окна с красивым видом в сад юсуповской усадьбы, где виднелись засыпанные снегом боги Олимпа и пестрые снегири у Харитонья в Огородниках. В коричневой картонной папке лежали любовно оформленные рисунки и гравюры русских художников. Одна, под стеклом, «Слепой нищий с поводырем» какого-то И. А. Ермина, украшала стенку.

Мой угрюмый дядя спал с открытой форточкой, вставал в шесть утра на утреннюю гимнастику, опасной бритвой брил шею, обливался холодной водой, сдувал пыль с фетровой шляпы и уходил, не завтракая. Сначала я не мог понять, где он ест и что. В пустой и холодной комнате съестным и не пахло. Потом оказалось, что он ест и служит в бакалейном магазине с китайским орнаментом. Витрины торгового предприятия ломились от красочных муляжей, перемешанных с пестрыми упаковками чайных и шоколадных изделий. Служащие почтамта на вес покупали дешевые ароматные леденцы. Жильцы доходных домов, где было много художников и педагогов, заказывали пахучие кофейные зерна из Индии и Египта.

План нашей поездки состоял из двух частей: посещение Приемной Президиума Верховного Совета СССР, где принимали прошения на помилование заключенных, посещение исправительно-трудового лагеря в селе Лианозово, где пятый год сидел брат Шура, и вторая часть — определение меня в художники.

Прошение о помиловании мы сдали под расписку, в приемной тов. Шверника на Моховой. На следующее утро добрались до образцового лагеря в Лионозово, померзнув часок в настежь распахнутом вагоне.

В лагерной приемной, украшенной картинами в золотых рамах и красными коврами по полу, было светло и уютно. Толпились люди со всех углов просторной Совдепии, с мешками, кульками, чемоданами. Часа два мы выждали очередь и дождались свиданки. Появился брат, с коротко стриженной головой бугая, в яркой, клетчатой ковбойке и синих штанах. Говорили о чепухе и плакали. Брат ухмылялся. Забрал гостинцы и раньше времени ушел, махнув рукой ревевшей матери.

Я, грешным делом, подумал, что в лагере ему живется гораздо лучше, чем нам на воле.