Пасха и письма из России - 1

VII. Пасха и письма из России

Церковь-утешительница. Питание и добывание продуктов у населения. Брошюра «Война с гражданским населением» и мысли о Литве.

На фронте в это время было затишье, и поэтому мысли глубоко сосредоточивались на Богослужении. В великие дни Страстной седмицы украсили цветами св. Плащаницу; свечей горело много, приток их из России уже начался, и при продаже публике я уже не ограничивал число свечей.

Наконец подошел и самый Праздник Святой Пасхи. Спешно заканчивали украшения церкви гирляндами цветов, зелени и разноцветными лампочками работы подъесаула Семенова (из битых пузырьков!)

Администрация лагеря передала мне распоряжение коменданта, чтобы в первом часу ночи все Богослужение было окончено. Это всех нас очень огорчило: приходилось литургию служить утром, а не вслед за Светлой Утреней (как принято по церковному уставу). Я пошел к коменданту.

Долго объяснял ему через переводчика, что раньше двенадцати часов ночи не может быть начато Богослужение и что за один час два Богослужения отправить нельзя. Наконец он согласился продлить время до двух часов утра.

Когда зажгли все люстры, свечи и лампадки, когда осветилась, вся в цветах и зелени, оригинальная церковь-чердак, переполненная молящимися русскими, французами, англичанами, бельгийцами и немецкой администрацией, когда запели «Воскресение Твое, Христе Спасе», и двинулся крестный ход, – мы на мгновение забыли, что мы не на Родине, а в плену!..

Незаметно скоро прошла дивная, радостная Светлая Утреня и Обедня. С изумлением смотрели иностранцы не наше «христосование»… Я думаю, почувствовали и они красоту русского Богослужения, полного духовной радости, в эту пасхальную ночь: многие из них, уходя из церкви, выражали мне, как ктитору, свое восхищение.

Разговлялись чем Бог послал (из России) в Stub’ax компаниями, вспоминая своих на фронте и дома.

В тяжелой обстановке плена большую радость доставили нам на праздниках письма, полученные из России, по поводу высылки для нашей церкви икон и свечей. Не могу не привести здесь некоторые из них:

«Христос Воскресе!

Милые, дорогие братья, шлем далекий, сердечный привет с родины! В Светлое Христово Воскресение мы вспоминаем вас, помним и любим. Мы будем молиться за вас в этот праздник и просим принять наше благословенье, которое, мы пришлем вам скоро. Нам так грустно и больно, хотя мы вас не знаем, но вы нам так дороги и близки! Напишите нам, мы сделаем все для вас с большой радостью. Прощайте, дорогие славные братья!

Вера, Варя и Нина Урванцевы» .

Этот полный христианской любви сердечный пасхальный привет трех молодых девушек, полученный нами как раз в первый день Пасхи, растрогал и умилил нас до глубины души! Не помню, в каких выражениях благодарности от лица всего лагеря ответил я этим милым «тургеневским» девушкам, но в ответ вложил я всю свою душу.

Когда мы получили их «благословенье» – художественной работы (масляными красками) образ Знамения Божьей Матери, мы укрепили его на запрестольном кресте в алтаре. На их предложение что-нибудь сделать для нас я попросил прислать для нашей церкви ладану, кропило и, если можно, белой муки для просфор.

В мае месяце на мое имя прислано было второе письмо от Веры Николаевны Урванцевой:

«Вторник. 1916 г. Май, 17.

Милые, дорогие братья!

Теперь мы с вами стали еще ближе после вашего милого и сердечного письма. Так хотелось бы, чтобы это письмо дошло к вам; на открытке так мало что можно написать, и мы очень удивились вашему письму: мы ждали только открытку, ужели разрешено?

Послали вам муки. Кропило, свечи и ладан пришлем. Хотелось бы многое, многое написать вам, но боишься, вдруг нечаянно скажешь лишнее и пострадаете вы, а мы останемся в стороне.

Посылаю вам свое евангелие, мне хотелось бы хоть что-нибудь сделать самой для вас, скажите: в чем вы нуждаетесь, чего хотелось бы вам? Вся наша семья и ваши знакомые постарались бы сделать для вас возможное. Есть ли в вашем лагере французы, бельгийцы и англичане? Есть ли в Гнадененфрее лагерь наших солдатиков? Видите ли вы их?

Может быть, после войны мы встретимся с вами, познакомимся лично и будем большими друзьями; если и никогда не встретимся, то все равно будем друзьями.

Я часто мысленно переношусь в ваш лагерь, фантазирую, что беседую с вами. Мои братья оба на войне и много знакомых. Так жутко, скучно и тяжело! Вы напишите нам, что получили письмо и посылки, а то я никак не успокоюсь. Привет отцу Назарию! Что ваша церковь? Она такая хорошенькая в „Искре“. Вы все молитесь – вы искренны, а я не умею молиться, и потому у меня все не так, как бы было нужно и должно…

Шлю цветы из своего сада. Сейчас они такие красивые и свежие, а что с ними будет, когда они попадут к месту назначения?

Часто ли вы беседуете с Хлебниковым и Мясниковым? Оба они славные! Пока всего, всего лучшего! Желаем душевного мира!

Крепко жму всем руку.

Вера Николаевна Урванцева» .

Из подписи на присланном евангелии (в изящном сафьяновом переплете) я узнал, что автор этих писем – молодая барышня, только что окончившая Н-ский институт. Евангелие получила при выпуске из института, и эту дорогую для нее книгу она пожертвовала для пленных.

К письму приложен был букетик засохших красивых цветов из ее сада, еще чуть издававших свой аромат.

Это письмо, полное теплоты и ласки, эти два подарка: евангелие как олицетворение христианской веры и любви и цветы как символ красоты, давали нам полное представление о русской «тургеневской» девушке! Невольно вспомнилась Лиза из «Дворянского гнезда»…

Я перечитываю письмо Веры Николаевны, вдыхаю слабый, чуть слышный аромат присланных цветов и мечтаю…

…Далеко-далеко от нашего плена словно наяву я вижу чудный сад с роскошными клумбами и красивую молодую девушку, срывающую для нас душистые цветы… Она прекрасна и грустна… Война со всеми ее ужасами без сожаления наложила свою лапу и на ее такую юную, едва начавшуюся жизнь: несколько друзей ее детства уже убиты или ранены, два родных брата на войне… «Так жутко, скучно и тяжело», но она думает и печалится не только об офицерах, но и о солдатиках: «Видите ли вы их?» – спрашивает она… Знает ли она, что эти наши солдатики тысячами умирают сейчас от голодного тифа и туберкулеза в горьком плену?! Мы, офицеры (по крайней мере в нашем «привилегированном» лагере), хотя прекратили знакомство с господином «Мясниковым» (мясо), но с господином «Хлебниковым» (хлеб) еще беседуем.