Американец в ГУЛАГе - 32

В тот вечер, или на следующий вечер, две вещи случились почти одновременно. Я обнаружил, что у меня стали выпадать волосы, и я нашел некоторую информацию на задней стороне своей миски.

На самом деле, волосы у меня стали выпадать уже в конце второй недели. Многими годами позже мне сказали, что это могло быть результатом огромного нервного стресса, наряду со всем остальным, что со мной произошло. Я продолжал терять вес, хотя немного этого я мог себе позволить. Однако я был лишен какой бы то ни было свежей пищи. Я был уверен, что у меня начнется цинга, если я пробуду в тюрьме достаточно долго. Мои десны начали воспаляться. Когда я умывался холодной водой и потом проводил рукой по волосам, несколько волос оставалось в раковине. В следующий раз, когда меня повели под душ и я вытирался, то увидел еще больше волос, лежащих у меня в руке. В этот раз в руке у меня оказался целый клок. Когда я проводил рукой по голове, чтобы как то снять внутреннее напряжение, давящее мою голову изнутри, я буквально ощущал, как масса волос отделяется – в то время, как пальцы проходят по голове. Оставшись с клоком светлых волос в руке, я уставился на него. От вида этих волос меня охватило достаточно сильное смятение. Это был признак физического распада. Я ожидал чего-то подобного, но не этого.

На меня накатила волна паники. Тогда я сказал себе: «Спокойно, Алекс – это то, чего они добиваются. Чтобы ты потерял контроль над собой». Мне ужасно хотелось вновь провести рукой по волосам и увидеть, сколько еще волос выпадет, но мне стало страшно, и я этого не сделал.

Я решил, что мне нужно заняться чем-то новым – чем угодно, что заставит мою голову работать. Я приступил к дыхательным упражнениям, делая долгие вдохи, чтобы расслабиться. Грудь была тяжелой, и я дышал с ощущением, что она стянута ремнями. Потом я поднялся, открыл воду и плеснул ее на лицо. Затем решил очень тщательно вымыть свою миску, а после вытереть ее своим маленьким полотенцем. И вот отсюда-то и появилась новая информация.

Я помню историю, которую мне рассказал один парень из посольства – о человеке, попавшем в тюрьму. Надзиратель ругал его за то, что он хранил у себя в камере колоду карт вместо Библии. Тогда тот человек показал надзирателю, как эти карты могли служить ему, символически указывая на всех известных библейских персонажей, а также могли использоваться в качестве календаря и так далее. Что ж, такова жизнь в тюрьме. Вы учитесь использовать крохи информации, уходя с ними далеко вперед. Когда я вытирал эту эмалированную миску, то заметил на ее днище название московской фабрики, где она была сделана, а также цифры: 10-22.

Мне всегда нравились ребусы с числами, и я подумал – а вот и еще один. Ну-ка, догадайся, что это обозначает - 10-22?

Вероятно, в самом начале, как только я увидел эти цифры, то предположил, что это дата изготовления – октябрь 1922 г. Но миска выглядела достаточно новой – было совсем не похоже, чтобы ее использовали четверть века. Некоторое время я рассуждал, не могут ли эти номера каким-то образом относиться к тюрьме, в качестве некого кода. Затем, просто сидя и рассматривая миску в своей руке, я заметил про себя, что она была около двадцати двух сантиметров в диаметре, а ширина ее внутренней стороны составляла около десяти сантиметров поперек. Если это так, то я мог бы это проверить, измерив две длины и сравнив их друг с другом.

Конечно, моего ремня и галстука давно при мне не было.

Я начал оглядывать камеру в поисках чего бы то ни было, чем бы я мог воспользоваться. Мой взгляд упал на полотенце. Оно было сшито из грубой хлопковой ткани и уже порядком истрепалось. Мне потребовалась всего пара секунд, чтобы отделить от него нитку, потянув с конца, и вот у меня уже был отрезок длиной около сорока сантиметров. От него я оторвал поменьше, чуть длиннее ширины миски. Я протянул нить поперек миски и сложил ее там, где, как я надеялся, должна быть отметка в 22 сантиметра. Затем я отмерил и отметил узелками отрезки, равные шести сантиметрам – от края миски до края внутреннего диаметра. Потом – десять сантиметров в поперечнике внутри. 16 сантиметров от внешнего края до противоположного внутреннего края. И другие двадцать – два раза по длине внутреннего диаметра.

Я полностью погрузился в эти сложные вычисления. Время от времени я поглядывал на дверной глазок, но то, что я делал, явно казалось достаточно невинным занятием, и мне никто не помешал. Потом я отмерил отрезок, равный разнице между шестью и десятью, затем сложил его пополам, и к своему восторгу обнаружил, что он в точности равен разнице между двадцатью и двадцатью двумя. Вроде ничего особенного, но я почти рассмеялся вслух, радуясь своему успеху. Все мои другие сравнения также работали. Я аккуратно вытягивал из полотенца новые нити, пока у меня не получился отрезок, равный одному метру. Затем я разделил его на десять десятисантиметровых отрезков, делая острые надкусы зубами, а последний из них разделил на еще десять сантиметровых. Теперь у меня была линейка.

В начале я решил измерить свою камеру. В голове у меня родился вопрос: «А как много я прохожу каждый день, шагая взад-вперед по камере?» Камера оказалась 227 сантиметров в ширину и 351 сантиметра длиной. Я задумался – а сколько километров это будет в день, ходя взад-вперед, руки за спиной? Я прошел от двери до противоположной стены и обратно. Десять шагов, по пять в одну сторону. Это означало, что один шаг равнялся примерно семидесяти сантиметрам. Я решил, что работать с семьюдесятью сантиметрами в голове для меня довольно сложно, но, если уменьшить это до 66,5, то каждые три шага равны двум метрам, а километр будет равен тысяче пятистам шагов.

Я решил дойти до посольства.  

Мне было неизвестно, какое в точности расстояние между Лефортовской тюрьмой и посольством, но я помнил, что поездка по городу ночью заняла около пятнадцати минут на довольно малой скорости, поэтому я решил, что до посольства мне идти около восьми километров. На юго-запад, как мне казалось[1]. Давай посмотрим, сколько у меня это займет.

Эта идея придала мне какое-то необычное воодушевление. В моей мертвой черной камере, изолированный ото всех, кроме скрытного взгляда за дверью, наблюдавшего за мной через глазок раз в минуту, фантастическая идея прогуляться через всю Москву, чтобы соединиться с друзьями, выглядела потрясающе соблазнительной. Я не видел тюрьмы снаружи, но я слышал звук открывающихся ворот, и мог вообразить их размер. Я сделал ворота своей первой целью, встал и пошел – так быстро, как только мог, считая свои шаги и воображая, как я спускаюсь вниз, все ближе  к выходу. Взад-вперед по камере. И вот я в коридоре. Еще тридцать шагов, и – мне повезло, дверь оказалась открытой. Никто не следит за мной, и вот я уже во дворе. Там достаточно темно. Вот во двор въезжает грузовик с заключенными, я проскальзываю за ним, ворота еще открыты, и вот я уже снаружи, на заснеженной улице, на свободе!

Вдохновляющая фантазия. Фантазия, наполненная энергией. Вдыхая чистый морозный воображаемый воздух, я устремился дальше, запахнув полы своего пальто. (Какого пальто? Ах, да – мне каким-то образом удалось унести с собой то пальто, что выдают мне на прогулку в тюремном дворе – так, пожалуй, сойдет). Я повернул на юго-запад и стал считать свои шаги, взад-вперед. Прошел мимо катка, с его огнями, музыкой и веселящимися девушками и парнями, но я не смотрел по сторонам – я просто шел и считал, взад-вперед. Вот шесть сотен шагов – а всего нужно сегодня пройти двенадцать тысяч, Алекс, приятель, и лучше бы тебе успеть сделать это до рассвета, или тебя схватят. Держи шаг.

И вот тут произошла забавная вещь. Я начал узнавать улицы Москвы – улицы, по которым мы катались с ребятами из посольства, когда выезжали в город на посольских машинах. Я подумал – погоди, я не мог уйти уже так далеко. Какой там счет? Улицы, по которым мы катались с Мери, когда ее голова лежала на моем плече, строя планы на будущее, говорили об Америке, которая так далеко на западе…

А я иду на юго-запад Москвы.

А потом я подумал – Господи! Почему бы мне не пойти на запад, вместо того, чтобы идти на юго-запад? Почему бы просто не уйти прочь из этой забытой Богом страны? Скажем, отсюда до окраины города всего около шести километров, а потом я могу выбрать дорогу, ведущую на запад, и, скрываясь по деревням, в хлеву или амбарах под утро, продолжать идти через Россию, пока я не окажусь на свободе! Всего девять тысяч шагов до границ города, парень. Давай, держи шаг, держи шаг!

В своем воображении на следующей улице я повернул направо. Улица была мне незнакома. Низко на горизонте, на западе, висела Луна, и я направился прямо к ней. Никто на окружающих пустынных улицах не обращал на меня внимания. И с чего бы они обратили? Немного пригнув голову от ветра, я все шел и шел.   

Дверь в камеру отворилась. «Приготовиться к допросу!»  

В голове пронеслась мысль – о, черт! Я прошел всего 4150 шагов. Я ходил в течение часа. А потом я подумал – а почему я должен останавливаться? Кивнул охраннику, продолжая считать, с твердым намерением не потерять счет, потому что каждый шаг имеет значение – также как и каждая минута сна, которую мне удастся умыкнуть, имеет значение. Я держал шаг позади охранника, руки за спиной, глаза строго вперед, шел и считал. Вдоль по коридору, вверх по лестнице до комнаты с книгой в железной обложке, поставил подпись, ноги продолжают двигаться, а я продолжаю считать и считать, добавлять шаги, где только возможно – ведь, парень, мы идем домой! И вот комната для допросов, и вот я вхожу в комнату, и вот дохожу, наконец, до стула и сажусь, мои ноги порядком устали, и я рад передохнуть, я прошел 4450 шагов, а Сидорова еще нет. Сейчас я могу добавить еще пятьдесят шагов, перед тем, как он вернется, и я буду на полпути до границ Москвы, и смогу закончить свое путешествие утром, перед тем, как рассветет – и тогда я вырвусь за пределы этого города!

Я встал и начал ходить. Когда Сидоров вошел, я заканчивал второй круг по комнате. «Заключенный, сесть!» - рявкнул он. Четыре тысячи четыреста семьдесят два, и еще три шага поперек комнаты до моего стула, 4475 – значит, утром мне нужно будет пройти еще двадцать пять. А теперь давай посмотрим, где я нахожусь сейчас, и какому количеству километров в точности  соответствуют 4475 шагов? Интересно, думалось мне, смогу ли я сосчитать это в уме? Это на двадцать пять шагов меньше, чем полпути, а полпути, как я вычислил, равно, кажется, трем километрам? Или я смухлевал? Ведь я начал считать, когда ушел с улицы, на которой находится тюрьма, когда уже перестал слышать музыку, доносящуюся с катка. Или нет? Двадцать-пять шагов – это около шестнадцати метров. Шестнадцати метров мне не хватает до трех километров. Тебе нужно, Алекс, приятель, поработать над этим в десятичной системе, чтобы выработать некую эффективную почасовую норму – старая добрая американская эффективность. И так далее. Но потом Сидоров стал кричать на меня, что он уже трижды задал мне один и тот же вопрос и не получил ответа, и что такое со мной сегодня, черт возьми.

«Я почти не сплю, вы же знаете», - помню, сказал я ему в ответ.