Сергей Тучков. Записки - 25

   Я надеялся, по крайней мере, пробыть до весны в Петербурге; но едва успел укомплектовать роту мою, как в марте месяце 1790 г. велено мне было, присоедини еще другую, выступить сухим путем и идти чрез Выборг паки в Фридрихсгам.

   Но по случаю продолжавшейся еще зимы и мелкости чухонских деревень, в которых должно было останавливаться квартирами во время похода сего, велено было одной роте тремя днями выступить прежде, а я с моей ротой пошел потом.

   Вступя в Финляндию, увидел я бедность, невежество, грубость и неопрятность сего народа. Они в сем жестоком климате и по сие время живут еще в черных избах, то есть в которых печи не имеют вовсе труб, и когда их топят, то дым выходит в отворенные двери и маленькие окошки их домов, от чего потолок и стены так закоптели, как бы покрыты были черным лаком. Притом, не зная вовсе употребления свеч, освещаются они в долгие зимние вечера лучиной, то есть тонкими и длинными осколками сухого дерева. Я приметил, что не только многие страдают глазами, но довольно и слепых, что весьма естественно: кроме того, что дым вреден для глаз, они, сидя в зимнее время в черной и темной избе, часто принуждены бывают выходить оттуда, причем зрение их поражается чрезвычайною белизною снега, которым дома и поля их в продолжении восьми месяцев покрыты. Сие поражение зрения еще сильнее при ярком солнечном сиянии, которое зимою нередко в стране их случается.

   Уже прошло с лишком сто лет как провинция сия находится в российском подданстве, но и следов оного там неприметно. Почти никто не знает по-русски, должно иметь с собою переводчика, и к тому же не только не терпят они русских, но вообще всякое имеют отвращение от всего, что есть русское. Екатерина II начала стараться приучать их к русским обычаям, но внук ее, Александр I, все уничтожил, как видно будет о том из дальнейшего рассказа моих записок.

   Суеверие финнов, или чухонского народа, столь далеко простирается, что они больше боятся черта, нежели Бога. Верят колдунам или чародеям, но что всего удивительнее, что сии чародеи не суть настоящие обманщики, но сами твердо верят, что имеют сношение с дьяволом. Столь велика сила воображения полудикого народа, живущего в глубине севера, среди ужасных лесов, болот и преогромных камней. Я полагаю сие остатками древней их языческой веры, которую лютеранские их пасторы не успели еще истребить. Финны всякое воскресенье ходят, в церковь, но как литургия лютеранская весьма сокращена, то пасторы их, как и везде, занимают больше народ проповедями. Они почти все несколько учились в школах, некоторые знают немного по-латыни и все по-немецки, служат же и говорят проповеди на финском языке. Всегда начинает пастор от богословия и христианского нравоучения, в продолжении же проповеди обыкновенно случается, что народ, сидящий на лавках, весь заснет. Проповедник, приметя сие, произнесет громко: "Пегеля! Сатан!" Тогда весь народ вдруг проснется и с тяжким вздохом проворчит сквозь зубы сии слова: "Иезус Христус юмалан пойга". "Пегеля" на финском языке значит "диавол" или "черт", а сатана есть общее его название у всех христианских народов. Слова же "Иезус Христус" и проч. знаменуют: "Иисус Христос, Сын Божий".

   Приближаясь к Выборгу, тщетно ласкал я себя надеждой увидеть место, где начал я воспитание мое. Все там переменилось, я не узнал того дома, в котором жил отец мой.

   Не нашел уже более в живых любезного моего пастора, а дом, где я у него обучался, превращен в какие-то лавки. Словом, Выборг показался совсем неизвестным мне городом. И я, пробыв там одни сутки, пошел далее к Фридрихсгаму.

   На всяком ночлеге получал я рапорты от поручика выступившей предо мною роты, но, пройдя Выборг, я не имел больше никакого от него известия и не знал, чему сие приписать? По дороге нашел я множество чугунных пушек большого калибра, которые везены были из Петербурга на санях, но по причине испортившегося зимнего пути оставлены они были на большой дороге.