Работа моя была совершена в конце октября месяца, весь ноябрь и до половины декабря стоял я лагерем при моей батарее с артиллеристами и прикрытием. Всякий знает о жестокой стуже, свирепствующей в сие время на берегах Швеции. На всем острове не было никакого жилища; берега оного состояли из голых камней, а отступя несколько от оных, весь остров покрыт дремучим лесом. Итак, в сие ужасное время, притом в столь скверном климате, должны мы были жить в палатках, почти не имея зимней одежды. Бригадир Слизов часто нас посещал и для сохранения здоровья людей велел отпускать нам двойную морскую порцию водки и пива. Не забывал также и с офицерами делиться своим погребом. Короткие зимние дни на севере проводили мы, бродя около батареи и лесу, где снег не довольно был глубок. Но для долгих зимних вечеров велел я наделать большое количество деревянных скамеек, так что офицеры и солдаты могли на оных помещаться. Сии скамьи поставлены подле лесу в большой круг, в средине которого на всякий вечер приготовляли превеликий костер дров и каждый вечер зажигали оный. Офицеры разговаривали между собою, а солдаты, употребя двойную порцию, были довольно веселы, пели песни, сказывали сказки и занимались разными шутками. Но от сих вечерних собраний не только все мы, но и палатки наши так закоптели, что лагерь наш походил больше на цыганский табор, нежели на стан военный. Вечер был еще сносен, но по ночам холод жестоко давал себя чувствовать.
Жизнь такого рода скоро всем наскучила. Офицеры мои, по одиночке отпрашиваясь на несколько дней в Фридрихсгам, присылали оттуда рапорт о болезни, так что, наконец, из числа артиллерийских остался я с одним моим поручиком. Сей же, придя ко мне в один день, просил у меня позволения поехать на фрегат к бригадиру; я понял его намерение и сказал ему, что я сам имею надобность быть у него сегодня, а он должен остаться здесь на моем месте. И в самом деле хотел я отпроситься у него на три дня во Фридрихсгам, чтобы запастись теплой одеждой и потом возвратиться на несносную мою батарею. Бригадир позволил мне туда поехать, и я, не заезжал в мой лагерь, пустился на 12-весельной шлюпке в Фридрихсгам, отстоящий от нее на 28 верст. Ветер был попутный и мы шли на парусах, но ветер сделался слишком силен, притом ужасная снеговая метель по морским волнам, и наступила ночь. Мы сами не знали, куда плывем, наконец, пристали к неизвестному для нас берегу. Я, взяв с собою двух солдат, пошел искать какого-нибудь пристанища. И вдруг услышал голоса часовых, отдающих сигналы; я пошел на голоса их и приблизился к крепости Фридрихсгамской. Дороги все были занесены снегом, и я шел иногда по колено, а иногда и по пояс в снегу. Придя к надолбам, окружающим гласис, должно было найти крепостные ворота. Я пошел, придерживаясь за оные, к счастию моему, были оные от меня недалеко, но заперты. Я начал стучать, часовой окликал меня, спросил, что мне надобно?
-- Я хочу идти в крепость, -- отвечал я ему. Он продолжал:
-- Для проходу оставлены другие ворота, идите к ним, а эти на всю ночь запирают.
Я не в силах был идти вокруг крепости в жестокий холод, ужасную метель и в самую темную ночь.
-- Отопри! -- кричал я часовому. -- Я курьер, присланный от Императрицы с самыми важными депешами.
Часовой вызвал караульного офицера, который, впустив меня и двух моих солдат, спросил у меня:
-- К кому имеете вы депеши? Я отвечал:
-- К инженер-полковнику Лаврову.
Тотчас дал он мне солдата с фонарем, чтоб проводить меня до его квартиры.
Полковник Лавров был мне знаком, ибо как до сего времени, так и теперь, находился он в команде отца моего. Придя к нему, нашел я его уже давно в постели. Караульный солдат постучал у дверей и на вопрос "кто там?" сказал:
-- Курьер от императрицы.
Я вошел в его спальню. Увидя меня, покрытого льдом, он меня не узнал и притом не мог понять, зачем бы императрица послала к нему курьера? Но он скоро выведен был из заблуждения рассказом о моем приключении. Стакан горячего пуншу подкрепил мои силы, а чарка водки -- моих солдат. Время было уже довольно позднее. Лавров велел приготовить для меня постель. Я лег и заснул, как мертвый. Но исправный караульный офицер не упустил отрапортовать коменданту о прибытии курьера к полковнику Лаврову. Я еще крепко спал, как комендант, придя к нему, спрашивал у него, какой курьер к нему прибыл? Полковник рассказал ему мое приключение, а комендант был настолько добр, что не сделал о том донесения.
Итак, пробыв у полковника Лаврова три дня и исправя свои надобности, хотел я с ним проститься, но он просил меня остаться у него на ранний обед; между тем велел приготовить сани, чтоб отвезти меня на пристань, где уже давно находилась моя шлюпка. Квартира его показалась мне раем и одно воображение опять ехать на батарею, терпеть несносную стужу и довольствоваться соленой морской провизиею -- повергло меня в скуку. После обеда хозяин мой вышел чем-то заняться, а я, оставшись один в комнате, сидя на стуле и облокотясь на стол, крепко заснул. Слуга его, подошел ко мне, разбудил меня и сказал, что унтер-офицер моей роты пришел ко мне.
При мне был на шлюпке один унтер-офицер, и я подумал, что он пришел сказать мне, что оная готова к отправлению, но, открыв глаза, удивился, увидя моего фельдфебеля.
-- Зачем ты здесь? -- спросил я его.
-- Вся рота следует сюда на перевозных судах, -- отвечал он мне. -- По отъезде вашем велено было пушки снять и положить на фрегаты, а батарею сжечь.
Не можно себе вообразить, сколько я был обрадован для себя и для роты моей квартиры и расположился в городе.
По прошествии пяти дней получил я повеление идти сухим путем в Петербург, что меня еще больше обрадовало.
Итак, сим походом кончилась первая моя морская кампания.
По прибытии моем в сию столицу первым попечением начальства было укомплектовать мою роту, в которой из 200 бомбардиров осталось только 60 человек.
Свободное копирование
