Как только спадал весенний лив воды, отец каждое утро вставал с постели чуть свет, запрягал кобылу Маруську в плуг и ехал в поле пахать до завтрака. Из семерых детей я в семье был старшим. Мои руки впервые ухватились за плуг в борозде поля, за косу — на сенокосе. А было мне тогда всего тринадцать лет. В то время пахота и косьба являлись самыми тяжелыми во всем крестьянском труде. Помню, отец сказал мне тогда:
— Ну что же, Павлуша, надо учиться пахать землю плугом, тебе уже четырнадцатый год…
И утром следующего дня я зашагал рядом с отцом с хутора на пашню. Впереди нас шла лошадь, запряженная в лучок плуга. Поваленный набок плуг тащился за ней, расчерчивая землю полозом и ручкой двумя змейками-полосками. Мы шли молча. Отец держал в руках вожжи, правил лошадью и изредка бросал взгляд по сторонам узкой дорожки. В то утро весна бурно вступала в свои права. Пахучим хмелем пьянила растаявшая влага.
Начатое для распашки поле находилось невдалеке от хутора, и мы с отцом вскоре пришли к темно-бурому лоскуту земли. После короткого отцовского объяснения я ухватился за ручки плуга. От понуканья лошадь тронулась. Но, впервые взявшись за плуг, мои почти детские руки не могли удержать его в полевой борозде ровно и крепко. Плуг вильнул в сторону и вырвался. От такой промашки, оттого, что не умею по-крестьянски норовить плугом, я застыдился, почувствовал краску на лице. Отец был рядом. Он крикнул лошади: “Тпру-у-у!” — та остановилась. Попятив вожжами назад, вставив плуг в то место, где я начал пахать, отец сказал:
— Ты, милый сын, за ручки плуга не держись так, чтобы тебе самому не упасть, а старайся править плугом вот так…
И отец прорезал плугом пару саженей. Я трунил сбоку, любуясь, как широкий изгиб плужного отвала клал на себя кромку прошлогоднего поля, перевернутую ленту бурой земли.
— Тпру-у-у! — снова крикнул отец.
Лошадь опять остановилась, а отец спросил меня:
— Ты видел, как сплавщики леса сошат сохой землю по реке, когда останавливают гонку?
— Да.
— Так вот учти: плуг — это почти та же соха сплавщиков леса. Если ту соху держать отлого, то она в землю не войдет, сошить не будет, и от этого канат от гонки, привязанный к сохе, не натянется и гонка не остановится. Если же соху держать круто, она от натяжения каната сразу же влезет глубоко в землю, и тогда соху не удержать — ее вырвет из рук сгонщика, и опять гонка не остановится. Сгонщики леса сохой норовят. Так же и плугом в борозде поля надо норовить — пускать его в землю не мелко и не глубоко. А ну попробуй еще раз.
Я снова взялся за ручки плуга. На этот раз ухватился покрепче.
— Н-но-о-о, милая! — крикнул отец.
Деревянный лучок впереди плуга заерзал, и плуг от натяжения лошади сначала медленно, а потом быстрее пошел вперед. Меня закачало. Руки юлили из стороны в сторону. Я старался удержать плуг. Твердая опора уходила из-под ног — шагать за плугом мешала борозда, я вихлял всем телом. Но плуг все-таки шел за лошадью. Он то углублялся и натужно шипел, словно сердясь на землю, то выходил кверху и тогда убавлял ярость.
— Стой! — крикнул отец.
Я остановил лошадь. Глубоко дыша, почувствовал под рубахой теплоту. Повернулся назад, глянул на кривые ломти земли, только что перепаханной мной, на отца, идущего ко мне.
— Так не годится. Смотри, что напахал: где глубоко, где мелко. Надо ровнее, — тихо промолвил отец.
Он вынул из холщовых штанов кисет с табаком-самосадом, скрутил самокрутку, закурил и, присев возле плуга на корточки, сказал:
— На сегодня с тебя хватит. А теперь ступай домой и склади в поленницу по стенке сарая все колотые дрова.
Я долго стоял возле борозды, вспаханной под управлением отца. А он, покурив, тронул за вожжи лошадь, повернул ее обратно и начал пахать с того места, откуда начинались мои кривули. Я смотрел ему вслед и видел, как он, будто бы не тужась, играючи шел за лошадью, держа в крепких руках плуг, показавшийся мне таким тяжелым и упрямым. Майский день щедро разливал по лугам и полям истому. Я стоял и любовался работой отца. Управляя плугом и лошадью, он дошел до конца поля, повернул назад и, воткнув в землю острие плужного лемеха, снова, теперь уже скрывшись за лошадью, двинулся по новой борозде мне навстречу. Я глянул по сторонам. На других лоскутах земли тоже пахали. Глядя на пашущих мужиков, я тоже захотел научиться делать великое крестьянское дело — пахать плугом землю так же, как это умел мой отец.
Через два дня отец снова позвал меня на пашню. Три попытки и на этот раз закончились для меня огрехами. Тащась за лошадью, плуг упорно не слушался мальчишечьих рук. Меня брала досада.
— Ничего, — ласково успокаивал отец, пряча усмешку в посиневшие от табачного дыма усы, — помучаешься и научишься…
Много было сделано мною попыток научиться пахать землю. Но только через два года я полностью овладел главным инструментом тогдашнего земледелия. В пятнадцать с половиной лет я уже мог пахать землю и управляться с плугом наравне с отцом. Про меня и на своем Ножевском хуторе, и в деревне Новинки-Скородумово начали говорить:
— Вона у Зайцевых-та Павлуха-та уж пашет…
Это была высокая похвала, признание полноценности парня, его повзросления. Девки на вечерних гуляньях нередко язвили какому-нибудь подростку-мальчишке, который хотел поиграть с ними ради забавы:
— Вперед научись плугом землю пахать, а потом за мою косу хватайся!..
Свободное копирование
