Пражские годы - 1

Перед шестью часами утра кондуктора пошли по вагонам и прокричали, что мы подъезжаем к Праге. Поезд наш вошел в Вильсоновский вокзал. Было ровно шесть утра. Октябрь. Темно еще. Но все было залито электричеством. Над вокзалом стоял пронзительный запах, ибо утром все вокзалы в Праге обмывались растворами карболки. Запах, который у меня долго ассоциировался с въездом в Чехословакию. Когда, много лет спустя, я в последний раз покидал Чехословакию, меня преследовал другой запах — искусственного бензина из дерева, тоже очень острый. На платформе мы увидели высокую фигуру очень представительного розовощекого, черноокого и черноволосого Володи Римского-Корсакова, который всегда держался очень статно и даже горделиво, всегда умел выступать как представитель гимназии, выпуска и даже России. И рядом с ним маленькую фигурку Константина Ивановича Теннукеста, этого знаменитого Костю Теннукеста, который имел “пальму первенства”, но который, по-моему, никогда ее не заслуживал, будучи скверным актером, со страшным сентиментальным надрывом, с растопыренными пальцами ладони, которые обозначали у него наплыв страстей! Но здесь он выступал совсем в другой роли. Это был наш человек в неизвестной стране. Сейчас, покуда таскали вещи, мы определили, что пойдет на хранение. Перетащили на другой — Масариковский вокзал, откуда предстояло ехать в эту деревню, которая называлась Уезд Надлесы, где нас ожидали нанятые друзьями квартиры.

Мы с Костей Гавриловым вошли в новую жизнь. Настроение было подавленное. Я очень устал. И все, что было в Эстонии, мне казалось замечательно милым, дорогим, нежным, неповторимым, очень желаемым и совершенно недоступным. Приходилось взять себя в руки и начинать борьбу неизвестно за что. Сама Прага меня от усталости сначала мало поразила. Мы быстро поняли, что это очень большой город, другого типа, чем Берлин, много движения, не очень много автобусов, а больше трамваев. Чехи, очевидно, вставали рано, потому что, когда в семь тридцать мы вышли с вокзала, город был полон движения. Поразили меня надписи. Например, надпись, которая меня очень удивила вначале: “Позор”. Позор, почему позор? На одной из молочных я увидел надпись: “Горьки млеко”. Горькое молоко? Что за странности? На булочной было написано: “Черстви хлеб”. Сухой хлеб? Почему? Странная страна. Я выпил молока, между прочим, по чистой случайности молоко было пригоревшим. У меня надолго осталось впечатление, что это отвратительное молоко, и я долго потом вообще не пил теплого молока.

Мы разделились. Володя принял шефство над Костей Гавриловым и повел его регистрироваться, а мы с Костей Теннукестом пустились в деканат философского факультета, чтобы установить, как надо поступить. По-чешски я, конечно, говорить ничего не мог. В чешском консульстве в Таллинне я даже никогда не слышал чешской речи, все они говорили по-русски. Было всего два человека. И жены их говорили по-русски, и все приходящие тоже. А если они что-то вставляли по-чешски, мы принимали это за русский язык. Мы пришли в деканат. Я немножко струсил, все было так серьезно, солидно. Всюду масса чешских объявлений, в которых я ничего не понимал. Вдобавок безумно устали. Почувствовал, что мне ужасно хочется спать. Мы пошли туда, разговаривали с секретарем, и секретарь смотрела наши документы и что-то говорила Косте. Костя мне передал, что все будет в порядке, но нам следует пойти к почетному эстонскому консулу, дабы тот подтвердил, что я Андреев, и когда он подпишет такую бумагу, я буду принят в университет без всяких экзаменов, ибо окончил гимназию “cum laude”, то есть “с похвалой”, а таких на первые три месяца освобождают от платы (вносится лишь маленькая сумма за регистрацию). Консул оказался очень любезным человеком, он был чехом, представлявшим эстонские интересы, и отлично говорил по-русски. Он очень обрадовался, что представился случай кому-то помочь, и моментально заполнил бумагу. Поставил огромный штемпель с эстонским гербом, с удовольствием подписал документ, и мы отправились обратно в деканат, где Костя совался во всякие разные окошки. Бумаги у нас отобрали, сказав, что все устроят, но что я должен завтра вернуться сюда.