Илья Эренбург - 1

20. Илья Эренбург

В начале августа 1954 мы вышли на досчатый перрон московского Казанского вокзала. Жизнь пропыленной, блеклой Москвы нисколько не изменилась — словно бы не было в ней вовсе крови, произвола, смерти Сталина.

Жить нам, как выяснилось, предстояло в одной-единственной маминой комнатке: наша квартира была заселена. В двух комнатах жил с дочерью старик-врач — пенсионер, бывший служащий одной из больниц МГБ, одну комнату занимал преподаватель физкультуры с женой, дочкой и тещей, а четвертая комната была отдана военному прокурору. Прокурор даже и побелить ее успел — но, узнав «по своим каналам» о нашем предстоящем возвращении, не въехал. Мы туда въехать также не могли — предстояла томительная бюрократически-судебная процедура.

Таким образом, мы оказались у мамы.

Маркиш не был реабилитирован, мы ничего не знали о его судьбе. В Военной прокуратуре мне сообщили, что «по его делу ведется расследование» — и все. Другими данными Прокуратура, якобы, не располагала.

За время нашей ссылки мой шеф по обществу микробиологов — профессор Викторов — умер. Умерла и его слепая жена, и он в коротком промежутке между ее смертью и своей успел жениться на своей домработнице Фене… Преемник Викторова принял меня обратно на работу в качестве секретаря, и я занялась привычным уже делом.

В первые же выкроенные на работе несколько свободных дней я поехала в Ленинград — немного отдохнуть и навестить родню. Туда, в Ленинград, мне позвонил Симон и сказал:

— Мама, не возвращайся в Москву. У нас опять отобрали паспорта и собираются снова сослать.

Сказал он мне это, конечно, «закрытым текстом» — в СССР подобные сведения предпочитают в открытую, да еще по телефону, не говорить — на всякий случай…

В ту же ночь я вернулась из Ленинграда в Москву. У всех наших — жен и детей арестованных еврейских деятелей — были отобраны паспорта. Всем им было сообщено в милиции, что жить в Москве им не разрешено. Запрещено также проживать в Ленинграде, столицах союзных республик, городах-героях и портовых городах. Итак, нам была уготована вторая ссылка — на сей раз бессрочная. Следовало предпринимать какие-то меры, и немедленно: всем нам было дано 48 часов на сборы к отъезду. Последующее наше пребывание в «столице социалистической родины» расценивалось бы как незаконное и вело бы в тюрьму «за нарушение паспортного режима».

И я поехала в подмосковный писательский поселок — Переделкино, к Секретарю союза Александру Фадееву. Фадеева я не застала — он был в какой-то поездке. Выбираясь с огромного участка его дачи, я заблудилась и забрела на соседний участок. На открытой террасе уютной дачи я увидела Всеволода Иванова, его жену Тамару, их детей. Я хотела свернуть с тропинки в заросли — Маркиш был не реабилитирован, я не знала, как Ивановы прореагируют на мое внезапное появление. Но меня уже заметили, и Всеволод спешил мне навстречу…

Я рассказала им все.

— Что я могу сделать, чем могу помочь… — задумался Всеволод. — Я ведь, сами знаете, не имею большого влияния… Напишу-ка я письмо Генеральному прокурору Руденко — он сидел рядом со мной на Нюрнбергском процессе, может, еще не забыл меня.

Всеволод тут же написал письмо и передал его мне. И посоветовал зайти к «маститому» Леонову — он жил по-соседству. Тот с его связями и положением — мог бы помочь мне.

Тамара считала, что визит к Леонову не даст ничего. Я тоже так считала — вспомнился мне чистопольский военный эпизод на базаре, когда Леонов, уплатив вдвое, купил бочку меда, оставив наших детей без сладкого. Но мы с Тамарой собрались, пошли. У высоченного Леоновского забора Тамара остановилась, и я продолжила мой путь одна.

В ответ на мой звонок в калитке появилась горничная.

— Я к Леониду Максимовичу, — сказала я.

— Как доложить? — спросила горничная. — Он в саду.

Леонов возился над кустом роз. Вокруг него суетилась челядь.

— Ах, это вы! — узнал меня Леонов. — Какими судьбами?

— Нас снова хотят сослать, — сказала я. — Помогите нам!

Леонов посерьезнел:

— Приходите ко мне на прием — завтра, скажем, или послезавтра.

— Это невозможно, — сказала я. — Выслушайте меня!

— На прием, на прием! — повторил Леонов.

Я повернулась, пошла по дорожке, посыпанной золотым песком.

— А муж где? — крикнул мне вдогонку Леонов.

— Нет мужа! — выдохнула я, сдерживая слезы.

Леонов снова склонился над розовым кустом. Молча шли мы с Тамарой по переделкинским улицам. Писательские дети весело катили на велосипедах, за высокими заборами торчали крыши роскошных писательских особняков.

Я решила поехать к Суркову во Внуково, соседний с Переделкино писательский дачный поселок, — терять мне было нечего.

Суркова тоже не оказалось — он был в Индии. Его жена Соня встретила меня сердечно.

— Приедет Алеша — что-нибудь придумаем, — сказала Соня. — А пока, знаешь что, Фира — оставайся-ка ты у нас ночевать. Тебя здесь никто искать не будет — а то ведь сорок восемь часов кончаются, мало ли что может случиться!

Я поблагодарила от души, но оставаться не стала. Уехала в Москву.