Праведник Давид - 1

5. Праведник Давид

Прежде, чем знакомить меня с родителями, Маркиш решил рассказать мне об их жизни в местечке Полоное, где он родился в 1895 году.

Семья его была бедна — мать Хая торговала селедкой покусочно, отец Давид был мудр и учен, но денег ему за это не платили. Отец Хаи был портным, относительно обеспеченным человеком. Давида взяли в семью за ученость, в качестве «зятя на хлебах». Целый день красивый библейской красотой Давид сидел над Талмудом, предоставив заботу о хлебе насущном для семерых детей оборотистой Хае с ее селедочным бизнесом. Доход, сказать откровенно, был невысок: купив целую селедку, Хая разрезала ее на куски, приправляла луком и подсолнечным маслом и продавала каждый кусочек отдельно. Семья, наверно, пошла бы по миру, если б не помощь портного Шимшон-Бера. Помощь, однако, была не столь существенна, чтобы обеспечить всех детей одеждой и обувью. Когда, трех лет отроду, Маркиша определили в хедер, самостоятельно отправиться он не смог: на дворе стояла зима, а ботинок и пальто у маленького Переца не было. Давид, однако, настаивал, чтобы не по возрасту смышленный мальчик начал учиться. Тогда 7-летний Меир, старший брат Переца и обладатель сапог, завернул младшего в одеяло и понес на спине в хедер, где учился и сам.

Судьба судила так, что все ее дары пришлись на долю одного из семерых детей Давида и Хаи — Переца. Пять его сестер и один брат выросли обыкновенными, средними людьми — в меру умными, в меру удачливыми, в меру красивыми. А маленький Перец стал Перецем Маркишем.

Слава об умном и красивом Давидовом младшем сыне разносилась по окрестным местечкам, и евреи приходили в дом Давида, чтобы поглядеть на удачного мальчика. Годам к семи у него прорезался замечательный голос, и он стал петь в синагоге. Он делал это нехотя — ему было тесно в ветхом отцовском доме, тесно в местечке с его сгорбленными, фантазирующими о лучшей жизни евреями, с его непременными белыми козами, беспрепятственно разгуливающими по кривой Бакуновской улице, мимо разваливающегося дома с подслеповатыми окошками, в котором он рос. В десять лет он убегает из местечка в город Бердичев, где поет в синагоге, ведя вольное полуголодное существование. Как-то в Бердичев заехал «столичный» кантор — Киевская знаменитость, и согласился послушать мальчика, на которого Бердичевский раввин возлагал большие надежды. Перецу выдали несколько грошей для подкрепления сил перед решающим испытанием. На эти деньги он чуть ли не впервые в жизни накупил жирных котлет с жареной в масле картошкой, жадно съел и… потерял голос от обильной и непривычной пищи.

На этом закончилась музыкальная карьера Маркиша — синагогальный певец из него не получился. Он был рожден, чтобы обращаться к Богу иными средствами. Пятнадцать лет спустя он писал в поэме «Сорокалетний»:

Пусть рот в лихорадке. Сквозь боль и сквозь дым

К Тебе обращаюсь со словом моим.

После конфликта с Бердичевским раввином за Маркишем приехала его старшая сестра Лея и увезла мальчика домой. Вирус независимости, однако уже навсегда, на всю жизнь овладел им. Два года спустя он позволяет себе то, о чем даже подумать боятся его сверстники-полончане и что вызывает их восхищение и зависть: он, местечковый еврейский мальчик, ходит среди бела дня в галошах и в картузе! Давид сквозь пальцы смотрит на своевольные проделки «сбившегося с пути» мезунека. «Ах, если бы он стал счетоводом! — вздыхает Хая. — С его-то головой!»

И его устраивают на службу в «Полонское ссудо-сберегательное сообщество».

Примерно в это же время — в возрасте около пятнадцати лет — он начинает писать стихи. Это религиозно-мистические стихи, он пишет их по-русски.

Он пишет, захлебываясь чувствами, желаниями, впечатлениями о распахнутом перед ним мире. Он пишет много, скорописью, где попало, когда попало, на чем попало. Одно из ранних стихотворений он набрасывает на работе, на банковском чеке. Чек попадает к клиенту, клиент не может использовать его. Клиент возмущен, он жалуется начальнику Маркиша. Тот вначале ничего не может понять, подозревает подлог, злоумышление, готовящееся ограбление. Наконец, расследование приводит к Маркишу. «Виновнику» делают строгое предупреждение, ему грозят увольнением с работы. Давид вздыхает обреченно, Хая плачет: ее Перец занимается совсем не еврейским делом.

Скандал разразился несколькими месяцами позднее. В Полоное в кои-то веки заехала бродячая трупа еврейских эстрадных артистов. Не от хорошей жизни заехала она в такое захолустье, и не ожидала там ни особо теплого, ни, тем более, денежного приема. И, действительно, один только Перец Маркиш явился к артистам на постоялый двор в первый же вечер их приезда.

Постоялый двор, битком набитый храпящими людьми, не был идеальным местом для разговоров об искусстве. Поэтому пятнадцатилетний Маркиш извлек из кармана ключи от Ссудо-сберегательного сообщества и пригласил туда артистических бродяг.

И через десять минут здание Сообщества светилось всеми окнами — словно в день коронации Николая. На темную улицу выплескивался потом шум хохота, пенья. Из окна кабинета директора валил густой дым: туда вывели самоварную трубу и кипятили воду для чая.

Сторож, прибежавший на необычайный шум, долго смотрел на обезумевший дом, но подойти близко не решался. Он прямехонько отправился к директору Сообщества и доложил ему, что на его контору напали бандиты, грабят и бесчинствуют. Вскоре целая толпа «поднятых по тревоге» местечковых евреев обложила светящийся дом. Ворвавшись внутрь с кольями и топорами, они увидели Маркиша, читавшего свои стихи. Артисты, усевшись на полу вокруг пыхтящего самовара, слушали его.

Назавтра Перец Маркиш был уволен из Ссудо-сберегательного сообщества. Не помогли ни слезы Хаи, ни вздохи Давида, ни «подмазки» деда — портного Берко.

Финансист, равно как и кантор, не получился из Переца Маркиша.

Давид, человек мудрый и привыкший к ударам судьбы, не знал, что делать дальше — и смирился: маленький Перец, на которого он возлагал такие надежды, никогда не добьется высокого положения в жизни. Счетовод из него не получится…