Поджог - 6

И вот настал день суда. Чангли-Чайкин не спал всю ночь и горячо молился: «Господи, ты-то знаешь, для чего я это сделал, отпусти мне сей грех!» Но не было свыше знака; как бы теперь сказали, связь оставалась односторонней, и под утро старик совсем пал духом. Главное, его угнетала невозможность повидаться с уехавшим старшим сыном, Николаем. Он так бы хотел узнать, на пользу ли пошли те две тысячи, смягчилась ли к молодому мужу гордая жена?

Утром он, давясь, съел кусочек колбасы, принесенной ему накануне Ваней. Его торопил усатый унтер, старший надзиратель.

Потом его вели в суд под конвоем двух солдат с обнаженными шашками у плеча по залитым летним солнцем улицам родного Таганрога. Прохожие узнавали купца и кто с сожалением, а кто с жадным любопытством смотрели ему вслед, старые женщины крестились.

Ему пришлось долго ждать в отведенной для арестантов каморке: его дело шло вторым, а первым слушалось дело о разбойном нападении. Только часа в три дня, когда старик был уже окончательно измучен и совсем пал духом, дверь распахнулась и, сопровождаемые усиленным конвоем, в камеру вошли двое осужденных. Один был совсем молодой, с заплаканными глазами. Старший буркнул ему:

— Нишкни. Авось кассацию уважут!

Унтер зычно прикрикнул на обоих и приказал Чангли-Чайкину следовать за ним. Старика повели по гулким лестницам наверх, и он как-то незаметно для себя оказался в огромном и заполненном людьми светлом зале, Сидя на скамье подсудимых, он видел по обе стороны от себя конвойных с примкнутыми к винтовкам штыками. Чтоб не глядеть в зал, Чангли-Чайкин уставился на какую-то мудреную штуковину на подставке перед судейским столом. Он вспомнил вдруг, что она символизирует закон и справедливость.

— …Суд идет, прошу встать!.. Прошу садиться!

За столом, неестественно высоким и торжественным, сидели трое в мундирах, поодаль от них с пером в руке — видно, секретарь, а на скамьях внизу — тринадцать присяжных: тринадцатый был запасным. Справа от судей за отдельным столиком сидел молодой вертлявый господин в мундире — товарищ прокурора, а слева — Золотарев во фраке. Его-то Чангли-Чайкин знал в лицо очень хорошо: кто же в Таганроге его не знал? «Вот кого взял мне Ваня», — с благодарностью подумал старик. Он не чувствовал никакой обиды, что перегруженный делами защитник не удостоил его посещением в тюрьме.

— Подсудимый, встаньте! — строго сказал председательствующий.

Чангли отлично его знал: это был сам председатель окружного суда, действительный статский советник Боголюбов.

Боголюбов посмотрел на Чангли-Чайкина даже как будто с сожалением. Он знавал ранее этого таганрогского купца. Как же его угораздило?

— Признаете ли вы себя виновным? — задал Боголюбов стереотипный вопрос, на который, как известно из литературы, один подсудимый во французском суде ответил: «Как же я могу сказать, признаю ли я себя виновным, если я еще не слышал показаний свидетелей и не знаю, насколько они меня изобличают?!»

Чангли-Чайкин ответил проще, слабым, еле слышным голосом:

— Нет, ваше превосходительство, не признаю. Потому — невиновен я!

— Хорошо, потом расскажете, — махнул рукой Боголюбов, раздосадованный непризнанием подсудимого. Это вызывало необходимость в подробных допросах свидетелей и неминуемо затягивало процесс.

Первым был допрошен понятой, при обыске показавший, что сам ощущал запах керосина и видел в углу брошенную бутылочку. Это вполне совпадало с данными оглашенного в самом начале судебного заседания обвинительного акта, содержавшего, между прочим, и аналогичные показания экспертов. Прокурор победоносно поглядел на своего знаменитого противника, ответившего ему едва заметной насмешливой гримасой, и, когда пришло время обвинителю задавать вопросы подсудимому, прокурор, как говорится, «не слезал» с этого самого предательского запаха. Спрашивал он не без едкости:

— А скажите, подсудимый, вы ведь керосином не торговали? И освещение у вас, как видно из обвинительного акта, было газокалильное?

— Так точно, — упавшим голосом подтверждал Чангли, понимая, что гибнет.

— Так откуда же у вас в магазине взялись и бутылка из-под керосина, и керосиновый запах?

— Не могу знать, — уныло отвечал подсудимый, перешедший с отчаяния на солдатский язык.

— Ах, вы не можете знать, — насмешливо подхватил молодой прокурор, предчувствуя, что этот процесс создаст ему имя и положение. — А скажите, что же именно вы можете знать? Откуда взялся запах керосина? Может быть, эксперты страдают болезненным извращением обоняния и им чудится керосин там, где на самом деле лишь запах гари?

В этом месте острослов председатель остановил прокурора и насмешливо внушил ему, что прокурор, кажется, не кончал медицинского факультета и специалистом в области болезней уха, горла и, конечно, носа считаться не может.

Прокурор сильно покраснел и спросил уже попроще:

— Подсудимый, не можете ли вы привести причину появления в лавке и керосина, и его запаха?

— Нет, не могу, — слабеющим голосом ответил Чангли.

Председатель пристально на него поглядел — не теряет ли тот сознание, но увидел, что это не обморок, а естественный испуг перед грозным прокурором, и в свою очередь задал вопрос довольно мягко:

— Может быть, перед пожаром кто-нибудь из вашей семьи ходил за керосином для лавки и, возвратившись, случайно разлил его?

— Нет, — окрепшим голосом ответил подсудимый, взявший себя, видимо, в руки. — У меня в лавке газокалильное освещение.

— Больше вопросов не имею! — торжествующим голосом заявил прокурор и, раздвинув фалдочки вицмундира, уселся.

Слово перешло к Золотареву.

И Золотарев задал вопрос, который заставил председателя вскинуть свою красивую голову с серебристыми кудрями:

— Подсудимый, а как вы считаете, остался бы в лавке запах керосина и осталась бы несгоревшей бутылочка из-под керосина, если бы и керосин был разлит, и бутылочка была брошена, перед, а не после пожара?

Подсудимый в ответ на вопрос адвоката молчал. Точно отсвет пожара промелькнул по его посеревшему лицу, губы его шевельнулись, но он ничего не сказал. Тогда адвокат поднялся и ясным, несколько форсированным голосом сказал:

— Господа судьи, я ходатайствую во изменение установленного обвинительным актом порядка допросить сейчас же хотя бы одного из экспертов, приглашенных по делу!

Председатель пошептался с членами суда и провозгласил:

— Суд удовлетворил ходатайство защитника.

Потом он вызвал благообразного старика с серебристой бородой, богатого оптового торговца керосином Турицына.

Турицын был приведен священником к присяге, врастяжку, точно на клиросе, повторяя за гривастым попом слова присяги, потом с достоинством уставился на судей.

— Господин эксперт, — обратился к нему Боголюбов, — вот вы слышали вопрос господина присяжного поверенного Золотарева к подсудимому относительно…

Турицын громко и взволнованно сказал:

— Так точно! Слышал! И понял-с! Так вот, позвольте доложить, ваше превосходительство, что, по моему понятию, будь керосин разлит перед поджогом, коли тут был поджог, а бутылочка с остатками керосина была бы здесь же брошена, то после того, как там отполыхал пожар, ни керосинного духа, ни керосиновой бутылочки не стало бы! Аминь…

Это «аминь» прозвучало уместно: сказанное вскоре после принятой экспертом церковной присяги, оно как бы служило ее продолжением. Расчет эксперта был сделан правильно и достиг нужного или желательного ему эффекта. Кто-то в публике громко сказал: «А ведь верно!» Боголюбов посмотрел было в сторону сказавшего, но промолчал.

— Вопросы у сторон к эксперту есть? — спросил Боголюбов, не глядя ни на прокурора, ни на адвоката.

— Нет, — нарушая порядок очередности, ответил адвокат.

— Есть, — пролепетал растерянный прокурор. Он спросил эксперта, чуть насмешливо посмотревшего в его сторону, вернее, только скосившего глаза, потому что он был обязан смотреть на председателя: — Скажите, эксперт, разве запах керосина совсем истребляется огнем?

— Это — смотря сколько керосина и сколько огня, — уже открыто насмешливо отвечал иконописный эксперт. — В данном же случае керосина вроде было мало — махонькая склянка, а огня много — весь товар на две тысячи рублей сгорел, да пожалуй, что и поболее! Адвокат тотчас вцепился в эксперта:

— Стало быть, вы считаете, что подсудимый, получив страховки две тысячи, своих убытков не покрыл?

— Где там! — махнул рукой эксперт. — Цельный магазин!..

Адвокат сел с очень красноречивым видом: вот, дескать, страдальца на скамью подсудимых посадили!

Боголюбов усадил эксперта и вызывал по очереди остальных. Оба, один — молодой, скороговористый, другой — степенный, судя по всему, «твердый орешек», в голос подтвердили справедливость слов допрошенного эксперта: если керосин и был разлит до пожара всего с бутылочку, то запаху не осталось бы. А может быть, две бутылочки было: одна — до пожара, другая — после?

Свидетелей допросили наскоро;

— Был пожар?

— Был.

— Все сгорело?

— Все.

— Запах керосина слыхали?

— Слыхали.

— Садитесь!

После сбивчивой речи прокурора слово предоставили Золотареву. Он был на этот раз предельно краток:

— Мы должны в пояс поклониться эксперту господину Турицыну, а за ним и остальным экспертам за то вразумление, которым они нас просветили. Да, просветили, я иначе и не мыслю сказать! Кто-то, злой и преступный, или глупый шутник, пролил из бутылки керосин на потухшее пожарище, а может быть, поджигатель намеренно кинул бутылку, — и вот злосчастный, разорившийся от пожара почтенный купец пошел под суд, испытал горечь презрения, позор скамьи подсудимых! Самое меньшее, что может теперь сделать для него суд, — это оправдать.

Присяжные оправдали Чангли-Чайкина, и суд немедленно освободил его из-под стражи. Когда он, окруженный толпой, обнявшись с ликующим Ваней, шел к выходу, ему в ноги кинулся плачущий Ильюшка.

— Петрович, — рыдал он, — это я, убоявшись гнева проклятой «Саламандры»… Это я облил твое сгоревшее добро керосином… Это я кинул бутылочку! Вяжите меня, православные!

Но никто не придал значения бессвязной речи старика. Иные же, зная его пристрастие к спиртному, говорили, покачивая головой:

— До чего водка доводит человека!

Они не знали, до какой степени были правы. И только заведующий отделением «Саламандры» Соломатенко, когда ему рассказали о происшествии, подумал: «Ах, старый черт! Вот кто попытался исправить наше положение бутылочкой керосина! Да теперь ведь все равно…»

И в самом деле, вышло «все равно»: раз Чангли-Чайкин был судом оправдан, стало быть, не было и поджога, и убыток страхового общества остался убытком.

Без объяснений причин Ильюшка был Соломатенко уволен. Впрочем, он объяснений и не спрашивал…