Черняховск. Учреждение ОМ-216. СТ-2 - 1

71 ЧЕРНЯХОВСК. УЧРЕЖДЕНИЕ ОМ-216. СТ-2

Зэки в вагоне спали и никто не заметил как нас троих выгрузили в старенький зеленого цвета минивэн. Убийца жены сидел молча, сетка его была почти пустой и в ней лежали теперь никому не нужные вещи. Два конвоира, разместившись у двери машины, обсуждали свои домашние дела. Машина выехала на привокзальную площадь и помчалась по улицам города. Мелькали рекламы магазинов, дома с непривычными для нас черепичными крышами и люди, идущие на работу тепло по-осеннему одетые. Эта была моя первая поездка за два с лишним года, когда я сидел у окна машины и смотрел в окно.

Спецбольница находилась на окраине города рядом с мясокомбинатом, от которого несло тошнотворным, тухлым запахом. Машина въехала в массивные железные ворота.

— Сколько орлов привезли? — спросил человек в штатском и, взглянув на нас, засеменил шустро в дежурную комнату.

Я сравнивал всё это с Днепропетровской больницей. Полы здесь были выложены кафелем, стены дежурной комнаты облицованы пластиком, потолки свежевыбелены. Рядом был зубной кабинет и библиотека. К двери библиотеки подошёл человек одетый в синюю фланелевую пижаму с беретом на голове. Он дернул за ручку, но убедившись что дверь закрыта на ключ, присел на корточки рядом с ней. Я принял его за работника больницы, потому что в отличие от заключенных, он был не подстрижен. Разговорившись с ним я был изумлен, узнав что он — больной и работает здесь библиотекарем, что книги могут брать все, кто хочет, и ещё он сообщил, что я даже себе представить не мог, что на прошедшей комиссии было выписано из больницы более сотни больных и это здесь — норма.

— А почему ты не стриженный? — спросил я.

— С 1975 года после комиссии, приезжавшей из Москвы, волосы носить разрешили.

— Трое вас? Это хорошо, маленький этап. Берите вещи и пошли,-приказал надзиратель в засаленном мундире, — помоетесь сейчас и на завтрак успеете.

Мы вышли во двор больницы. Здесь находилось несколько просторных прогулочных двориков с беседками, деревьями, с цветущими кустами роз. После Днепропетровской вони и угольной пыли это место мне показалось теперь райским садом. К большому трехэтажному корпусу примыкало два двухэтажных крыла, здания были выложены из красного кирпича с высокой черепичной крышей и большими окнами со вставленными в чугунные решётки стёклами. Пока проверяли наши вещи и делали их опись, нас по очереди вызывал врач.

— Меня в первое отделение направили. Иди к врачу, она велела тебя позвать, — сообщил Миша.

Врач встретила меня с улыбкой.

— Что это вы надумали в Финляндию бежать?

Я ответил ей с полной критикой своего поступка, мол смотри, моя ремиссия стабильна.

— Пойдёшь в шестое. Только у нас все, кто поступает должны подстричься, — предупредила врач.

Баня с большой и тёплой раздевалкой находилась на первом этаже, здесь было чисто и воду в душе можно было регулировать самим. Нас никто не торопил. Сестра-хозяйка забрала меня и, попрощавшись с Мишей, я пошел с ней в своё новое отделение. Толстый, откормленный и медлительный надзиратель отпер дверь. Сестра-хозяйка завела меня в отделение. Здесь была раздевалка с крючками на стене, с висевшими на них байковыми халатами и беретами, а рядом — комната с кафельными стенами и кранами с горячей и холодной водой. Это был не Днепр с бетонным туалетом и ледяной водой из-под крана. В коридоре с высокими потолками было много света, проникавшего через большие окна. Все двери в палаты были открыты и больные свободно ходили по коридору. В стене были вмонтированы электрические розетки и больной в пижаме стоял и брил себя сам без присмотра санитара. В столовой рядами стояли столики, каждый с четырьмя стульями и под стенкой — телевизор.

— А кто у вас телевизор здесь смотрит? — спросил я.

— Как кто? — удивилась сестра-хозяйка, — больные, кому ж его ещё смотреть?!

После завтрака, как и положено новичку, меня определили в надзорную палату. Эта была узкая и длинная комната, заставленная кроватями. В палате собрался интернационал. Здесь были эстонцы, литовцы, латыши, русские, осетины, чеченцы.

— Ложись на эту кровать, она пустует, — предложили больные, в основном, молодые ребята.

Моим соседом оказался армянин, совсем на вид завернутый.

— Не повезло тебе, парень, что тебя сюда привезли, Черняшка — один из самых паршивых спецов в Союзе, — сказал больной из Армавира, — и держат здесь долго и лечат сильно.

— Не знаю как здесь лечат и сколько держат, но то, что я уже видел в Днепре, так здесь просто курорт.

— Ты что к нам оттуда прибыл? — удивился он.

Я сидел на кровати и отвечал на вопросы, пока один больной не сказал:

— Слушай, ты можешь это не рассказывать никому и нигде больше. Не дай бог это дойдет до врачей, так они и здесь такой режим сделают.

Из разговора с больными я теперь знал, что большинство из них находятся в надзорной палате за недавний бунт в больнице. Больные поколотили надзирателя и погоняли по отделению медсестру.

— До абсцесса меня закололи, по стакану гноя выкачивали из каждой ягодицы, — рассказывал парень из Арзамаса. Он был здесь самый разговорчивым. — Прочистили, даже передохнуть не дали, и снова по новой колоть начали… Обидно… Ночью вышел в туалет, даже поначалу не понял, что в коридоре происходит. Меня заметили, теперь никому и ничего не докажешь.

В подтверждение он опустил штаны и показал мне синие провалы в ягодицах с багровыми шрамами.

— В этом году происшествие на происшествии, — сказал староста палаты.

Здесь так называли больного, отвечавшего за чистоту и порядок.

— Во втором отделении один больной за сигарету санитара шваброй убил, нелепый случай, случайно по темечку попал. А у нас бунт один баламут с целью побега задумал, а нас из-за этого бунта прижали и человек тридцать колят.

— А правда, что Валька-медсестра к больному в постель залезла, что б её не нашли? — громко спросил старосту больной по кличке «Мамонт».

— Это правда. Залезла от страха, боялась что изнасилуют.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся «Мамонт» громким идиотским смехом.

— А что было зачинщикам за это? — поинтересовался я.

— Один из них за политику сидит — Шапоренко, — ответил латыш, по кличке «Пан Спортсмен», — так его в первое отделение перевели. Другой — Нечипуренко на суд уехал. Обоим им, надо сказать, хорошо досталось от ментов, но тому, которого на суд увезли, повезло, а Шапоренка по сей день колят.

— На обед! — позвал нас санитар.

— Идём обедать. Скажешь потом, где лучше кормят, — позвали меня больные.

Обед был на славу. На первое был фасолевый суп с кусочками мяса, а не щетина и дроблённые кости от свинных голов. Второе блюдо — гуляш, где было много картошки с соусом. Такая пища мне и присниться не могла в Днепропетровской больнице.

— Ну, как обед? — сразу спросили меня в палате.

— Отличный! — огорчил я их своим ответом.

После обеда меня вызвали к врачу. В кабинете сидели завотделения Юрий Иванович Тамбовцев и врач Фукалов.

— Ну, давай, Саша, рассказывай как у тебя всё там получилось? — так располагающе, по-свойски спросил Тамбовцев.

Я завел свою затасканную пластинку, которую можно было назвать «Устойчивая ремиссия». Завотделения спокойно слушал.

— Вот видишь? — Тамбовцев посмотрел на Фукалова, — человек понял, что совершил глупость, кается и теперь ему приходится расплачиваться за это. Психопатическая личность.

Врач полистал дело. Он хотел знать почему нас перевели сюда, но никакого объяснения там не нашел.

— А что вы с братом натворили в Днепропетровской больнице? — спросил он.

— Абсолютно ничего. Кроме нас ещё много людей перевели куда-то.

— Ну, ладно, иди, — сказал он немного о чём-то подумав.

Плохо быть новеньким, никогда не знаешь что тебя ждёт. Прямо из кабинета врача привели меня в процедурку сдать анализ крови.

— Садись на стул! Отвернись! — командует медбрат Геннадий Иванович. Он перетянул мне руку жгутом, взял огромный стеклянный шприц с длинной и толстой, как стержень шариковой ручки иглой, проткнул кожу в руке и стал ловить вену, крутя иглу на триста шестьдесят градусов. Вена ловко увиливала от тупой иглы и я почувствовал, что теряю сознание. Очнулся от резкого запаха нашатырного спирта.

— Санитар, где ты там! Иди сюда. Помоги мне подержать больного, — услышал я голос медбрата. — Потерпи ещё немного, сейчас всё будет хорошо, — успокаивает он меня и шприц снова, как подводная лодка, начинает ловить вену под кожей. Слетел жгут и кровь стала заполнять шприц.

После ужина медсестра назвала мою фамилию вместе с больными, принимавшими лекарства, после чего впечатление от больницы сразу изменилось. Юрий Иванович оказался щедрым врачом, он прописал мне шесть (!!!) таблеток тизерцина, это «после ничего» в Днепре!

Психиатрия — особая наука! Врач здесь всегда прав и ничего ты ему сказать не можешь.

Я спал несколько следующих дней с трудом понимая где ночь, а где день. Хорошо, что здесь я мог оставаться в палате и ходить в туалет или в столовую, тогда, когда хотел этого сам. Мой сосед — армянин оказался совсем не идиотом, как мне показалось сперва. Он был помещен в надзорку за драку с больным и получал теперь сильнодействующие нейролептики. Его очень сильно мучила неусидчивость, а лекарства так сковали его тело, что он не мог подняться с кровати без чьей-либо помощи. Армянин даже не мог громко стонать, голосовые связки не подчинялись и он только жалобно и тихо хрипел.

— Сережа, (так звали здоровяка «Мамонта»), — подними меня, — ходить хочу.

«Мамонт» осторожно, будто перед ним лежал не человек а манекен с витрины, поднимал армянина с кровати и ставил на ноги. Этот манекен, постояв несколько секунд неподвижно вдруг включался и начинал двигаться, делал несколько шагов, застывал и просил:

— Сережа, положи меня, лежать хочу.

«Мамонт» вскакивал со своей кровати и помогал несчастному лечь. Этот жалобное нытьё, похоже, очень задиристого и нагловатого парня, доставало меня.

— Сережа, укрой меня. Сережа, подними меня, — повторялось без остановок.

«Мамонт» безотказно выполнял все его просьбы. Эстонцу Тойле приходилось не лучше. Он вскакивал с кровати сам, но не мог опустить голову и, упершись взором в потолок с перекошенным ртом, пытался ходить по узкому проходу между кроватями. Тойла был приговорен к смертной казни за то, что во время драки в ресторане убил известного учёного с Кавказа, находившегося тогда в Таллине в командировке.

— Меня надзиратели даже в баню не хотели водить, когда я ожидал исполнение приговора и, смеясь говорили: «Зачем тебе баня, все равно на мыло пойдешь», — вспоминал он каким-то чудом оставшись живым находясь теперь здесь.

Латыш, воришка по кличке «Пан Спортсмен», худенький и верткий парень любил отрабатывать удары на тощем и длинном идиоте Селезне. Он ставил его по стойке «смирно» и точным скользящим ударом в челюсть валил его без сознания на пол.

— Иди сюда, идиот, — приказывал «Спортсмен» пришедшему в себя дураку.

Селезень весь дрожа от страха снова становился на место, зажмурив глаза.

— Есть! Здорово! Вот так ударять надо, — весело подпрыгивал над лежащим на полу Селезнем латыш Азолиниш.

Тем временем убийца Николай и вор, дагестанец Султан, сдвинули рядом кровати, укрылись одеялами и как будто спать легли.

— Селезень, давай сюда! Эй, «Пан Спортсмен», загони его к нам под нары.

— А ну, хватит «косить», — пинает латыш идиота, загоняя его под кровати.

— Соси, телёнок, молоко, — просунув по очереди свои детородные органы между кроватями приказывали они Селезню.

В палате наступала тишина, только таинственно шевелились два одеяла на кроватях вора и убийцы и мой сосед-армянин жалобно скулил:

— Серёжа, Сережа, где ты?

Свершив свою мерзость они выгоняли Селезня из-под кровати и он снова попадал в руки «Спортсмена». Мне от тизерцина было всё безразлично, хотя я очень хотел бы видеть этих трёх негодяев корчившимися под воздействием нейролептиков, чтобы чувствовали они себя ещё хуже, чем армянин.